Россияне, несмотря на привычку к подлостям московских властей, несколько месяцев пребывали в остолбенении от «боярской наглой измены». Города и воеводы, вроде князя Дмитрия Пожарского, хотели верить, что король Сигизмунд, как обещали бояре, выведет войска из России, а его сын примет православие и станет призванным государем, — третейским судьей и полководцем, — как памятный Рюрик и сотни других князей, которых приглашали города Руси.
Все, прежде всего бояре, просчитались. Сигизмунд, судя по документам его канцелярии, был в восторге, что «внес войну в самые недра обширнейшего государства». Целью короля была экспансия Речи Посполитой и «распространение католической веры среди диких и нечестивых северных народов». Власть в Москве взял литовско-русский шляхтич Гонсевский, правивший именем королевича, но приказам короля. Его опорой стали королевские слуги — боярин Салтыков, купец-кожевник Андронов, назначенный казначеем русских финансов, и дьяк Грамотин. Бояре сидели в Думе лишь для вида.
Шляхта вела себя в Москве так же, как в порабощенных ею литовско-русских городах: убивала, насиловала, платила «не но цене» или вынимала вместо денег саблю. Не имея права казнить равных, лишь отрубив руки шляхтичу-протестанту, стрелявшему для забавы в икону, Гонсевский приговорил 27 немцев-наёмников к смерти и 20 — к истязаниям. Но изменить нрав оккупантов он не мог. Через три месяца москвичи, ещё не знавшие ужасов войны, заполнили Россию призывами о помощи.
Страна, не помня зла, еще считала себя Московским государством. Люди пошли спасать «царствующий град». В феврале 1611 г. к Москве тянулись отряды от Белого моря, Вологды и Перьми, из Астрахани, Нижнего, Мурома, Владимира, Переяславля, Суздаля, Галича, Костромы, Ярославля, Романова, Рязани и Зарайска. К столице спешили толпы дворян, стрельцов, горожан, казаков и крестьян, служивших прежде разным царям и самозванцам. Большинство из них опоздало.
«Властители России», засевшие в Кремле и Китай-городе, очень боялись. Они отняли у москвичей оружие, даже топоры у плотников, ввели комендантский час и запретили продавать мелкие дрова, опасаясь жердей и поленьев. Москву наполняли шпионы, в Кремль пускали с обыском. На башни втащили пушки. Поляки, литва и немцы спали, не снимая доспехов. Гарнизон, знать и богачи ждали бунта. Иноземцы этого ожидания не вынесли и в марте 1611 г. устроили в Москве резню.
Утром 19 марта Пожарского, спавшего в его хоромах на Сретенке, разбудил набат. 8 тысяч закованных в латы немецких наёмников с пиками и мушкетами атаковали торг на Красной площади, на улицах рубила парод саблями польско-литовская кавалерия. Князь со своими холопами, стрельцами и мастеровыми построил баррикады и выкатил с Пушкарского двора пушки. Отбив атаку, ратники Пожарского со щитами из столов и лавок сбили врага с Лубянской площади в Китай-город. У Яузских ворот оккупантов остановил воевода Бутурлин, из Замоскворечья изгнал казачий голова Колтовский, с Тверской отбросили стрельцы.
«Видя, что исход битвы сомнителен, я велел поджечь Замоскворечье и Белый город», — писал Гонсевский. «Мы действовали по совету доброжелательных к нам бояр, — вторит пан Маскевич, — которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться… Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день… Москву можно было уподобить аду». На улицах, охваченных пожаром, шло избиение жителей; отовсюду неслись вопли убиваемых, плач и крики женщин и детей. Враги наступали, укрываясь за стеной огня, с тыла русских атаковал подошедший к столице королевский полк Струся.
Москвичи не смогли одновременно сражаться с огнём и врагом. За несколько дней город была стёрт с лица земли. Раненого в голову Пожарского холопы увезли в его имение. Подошедшие к столице ополченцы увидали лишь засыпанные пеплом холмы, на которых торчали печные трубы и остовы церквей, крепостные стены и башни. С ходу вступая в бой, россияне в ночь на 6 апреля взяли укрепления Белого города, заперев неприятеля в кроваво-красных стенах Кремля и Китая.
«Московское государство» пало. Все его структуры испарились с дымом московского пожара. Подчиняться приказам из Кремля было зазорно. Никто не мог назначить воеводу и иного государственного чиновника. Не осталось ничего, хотя бы формально объединяющего страну. И когда вся эта окалина отвалилась, под её тонким слоем обнажилось золото. Основой России оказалась толща народного самоуправления, демократическая традиция столь мощная, что ей трудно найти современные аналоги. И — неизвестная нынешним россиянам.
РУССКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ
Разнородные отряды Первого ополчения объединились под командой различных по характерам и взглядам людей: боярина князя Трубецкого, донского атамана Заруцкого и думного дворянина Ляпунова. Они возглавили «Совет всея земли» для восстановления законной власти в стране и учредили центральные ведомства-приказы вместо разгромленных в Москве
.
На деле это была профанация демократии по образцу Речи Посполитой. Грамоты «Совета» вроде бы подписаны представителями 25 городов, но только воинскими людьми, стоявшими лагерем в Москве, а не гражданами. Дворяне в этих грамотах были озабочены дележом захваченных поместий и крестьян, верхушка казаков — получением поместных и денежных окладов, чтобы приравняться к шляхте. Летом 1611 г. казаки убили Ляпунова, и дворяне в массе разбежались.
Подчиняться такому «Совету» Россия не могла. Об этом писалось в грамотах, которыми земский совет Нижнего Новгорода обменивался с поволжскими городами, татарами и марийцами, земский совет Казани — с выборными властями Перми, те — с Устюгом, Солью Вычегодской и т.д. Выборные городские власти договорились о главном: «быть нам всем в совете и соединении… друг друга не побивать, не грабить и дурного ничего ни над кем не делать… новых воевод, дьяков, голов и всяких приказных людей в города не пускать… а выбрать бы нам… государя всею землёю Российския державы», — выбор же военных не признавать.
В этой переписке земские власти вышли за пределы своих полномочий. Они испокон веков существовали для самоуправления, а не «государева дела». Выбиравшиеся горожанами и лично свободными (чёрными и дворцовыми) крестьянами земские старосты и городовые приказчики занимались администрацией; целовальники — сбором и распределением налогов, часть которых шла на местные нужды; судьи — судом над податными сословиями (кроме смертной казни); губные чиновники — ловлей воров и разбойников с предварительным следствием; и т.п. В крепостнических сельских районах Центра России власти выбирались дворянами, ибо дворянин выступал «отцом» его крестьян.
Документация местных выборных учреждений фрагментарна, но её достаточно, чтобы похоронить убеждение, будто они «возникли в условиях Смуты». В этих условиях они лишь проявили себя на государственном уровне. Самодержавие, вопреки другой вздорной идее, самоуправление не давило, а поддерживало. Даже тиран Иван Грозный функции земских учреждений расширял, а «кормления» центральных чиновников от местных дел пытался отменить (реально их отменил лишь царь Фёдор Алексеевич в 1679 г.).
Функция «кормлений» состояла в том, что великокняжеская власть, в знак господства над землями Руси, присылала туда разного ранга чиновников с перечнем, от каких «дел» им «кормиться» (как завела ещё в X в. княгиня Ольга). Но в Московской Руси «кормленщик», он же «неделыцик», стал получать наказ не вступаться в дела местного самоуправления, взимая «корма» не за работу, а именно за невмешательство в неё. Доходным был «езд» чиновников, уже по «Русской правде» 1209 г. получавших кроме «корма — сколько возьмёт» за простую перепряжку лошадей 5 кун — цену пяти устоев моста!
