«Русские, — вспоминал пан Маскевич, — свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнём. Мы кидаемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами. Мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, — они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитой своих городков стреляют в нас из ружей, а другие, будучи в готовности, с кровель и заборов, из окон бьют нас из самопалов, кидают камнями, дрекольем».
Отряд Пожарского «втоптал» неприятеля обратно в Китай-город и укрепил свои позиции у церкви Введения на Лубянке. О его острожек — наскоро возведенное полевое укрепление — разбивались все атаки интервентов. У Яузских ворот успешно сражался отряд воеводы Ивана Матвеевича Бутурлина. На Тверской врага били искушенные в боях стрельцы. Казачий голова Иван Андреевич Колтовский метким огнём пушек не позволил полякам переправиться в Замоскворечье и уже перенёс огонь артиллерии на Кремль.
«Мы не могли и не умели придумать, — говорит Маскевич, — чем пособить себе в такой беде». Тогда прибегли к последней мере. Кто-то из поляков закричал: «Жги дома!» Зажгли смолу и стали поджигать здания. Пожар заставил русских покинуть свои засады. Тем не менее поле битвы осталось за восставшими.
В отчаянии начальник польского гарнизона пан Александр Гонсевский приказал планомерно поджигать в Москве деревянные дома: «Видя, что исход битвы сомнителен, я велел поджечь Замоскворечье и Белый город в нескольких пунктах». Ночью польское командование, совместно с изменниками-боярами, выработало план: «не ожидая большой бури», выжечь Белый и Земляной город. Маскевич вспоминал, что «мы действовали в сем случае по совету доброжелательных к нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться».
Осуществление этого мероприятия было поручено двум тысячам немцев, в помощь к которым были присоединены два полка польской конницы и отряд пеших гусар. Город горел всю ночь. «Пламя охватило дома и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских. Уже вся столица пылала. Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и испускали такое зловоние, что Москву можно было уподобить аду … Мы были тогда в безопасности: нас охранял огонь», — пишет Маскевич, сидевший в Кремле. Почти весь Белый город выгорел. В укреплениях Китай-города интервентам пришлось самим побороться с огнем, но и Пожарский сумел отстоять от огня Лубянку и Сретенку.
Со своей стороны, москвичи использовали ночь, чтобы укрепиться в Чертолье, ещё не пострадавшем от пожара. Там в угловой башне стены Белого города расположился отряд стрельцов из 100 человек. На следующий день сражение возобновилось с новой силой. В среду 20 марта, за два часа до рассвета, из трех ворот Кремля одновременно выехали отряды поджигателей. Посад был подожжен в нескольких местах. Пламя сплошным морем охватило скученные деревянные постройки и, раздуваемое сильным ветром, быстро распространилось во все стороны. Ночью было светло, как в ясный день. Строения с треском рушились. В тесных улицах, охваченных пожаром, шло избиение беззащитных жителей; отовсюду неслись вопли убиваемых, плач и крики женщин и детей.
Поляки наступали, укрываясь за стеной огня, который ветер гнал прямо на Замоскворечье. Колтовский и замоскворецкие стрельцы отступали перед стихией. С тыла, из-за Земляного города, их атаковал подошедший к Москве польский полк Николая Струся, который к вечеру соединился с комендантом Москвы Александром Гонсевским. Между тем князь Пожарский продолжал обороняться во Введенском острожке. Сосредоточив силы, неприятель навалился на укрепление Пожарского. Князь бился в течение всего дня, не давая жечь эту часть города: наконец, «изнемогши от великих ран, пал на землю». Тяжело раненного в голову князя холопы вынесли из пылающей Москвы. Дмитрия Михайловича доставили в Троице-Сергиев монастырь, а позже перевезли в родовое село Мугреево, между Шуей и Нижним Новгородом (ныне в Южском районе Ивановской области).
В последующие дни поляки и немцы продолжали жечь уцелевшую от огня часть города. «Смело могу сказать, — говорит тот же Маскевич, непосредственно участвовавший в поджигательстве, — что в Москве не осталось ни кола ни двора».
НАРОДНЫЙ ЗАСТУПНИК
Враг на время и страшной ценой победил. До тяжко раненного Пожарского доходили вести, что уже через пару дней к оставшемуся от Москвы пепелищу подошли крупные конные, а затем и пешие отряды ополчения. После упорных боев враг был «с поля сбит». В ночь на 6 апреля россияне взяли почти все укрепления Белого города, заперев неприятеля в Кремле и Китае.
Разнородные отряды Первого ополчения объединились под командой очень разных по характерам и взглядам людей: боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, казачьего атамана Ивана Мартыновича Заруцкого и думного дворянина Прокопия Петровича Ляпунова. Они возглавили «Совет всея земли» для восстановления законной власти в стране, учреждали центральные ведомства-приказы.
Однако летом 1611 г. вести становились все тревожнее. После 20-месячной героической обороны от поляков пал Смоленск. Король Сигизмунд не скрывал своих намерений занять Московский престол. «Совет всея земли» обещал казакам земли и денежные оклады (которых не хватало дворянам и стрельцам). Только Прокопий Петрович Ляпунов крепко стоял против грабежей, требовал исключить из казаков и вернуть хозяевам беглых крестьян и холопов. Разгневанные на воеводу казаки, получив из занятого интервентами Кремля подложную грамоту Ляпунова с призывам «бить и топить» казаков-разбойников, изрубили оклеветанного вождя.
Первое ополчение неотвратимо распадалось. Большая часть дворян покинула войско. На севере холоп Иван Шваль сдал шведам Новгород, а местные власти вели переговоры о призвании на царство шведского королевича
. Шведы растеклись по русской земле, но на востоке их натиск уперся в твердыню Соловецкого монастыря, а на западе — в мощные стены Пскова и Печерский монастырь. В земском войске под Москвой начался голод, многие брели из него по домам. Однако интервенты и изменники рано радовались.
Пётр Сапега, пришедший в середине лета с подмогой и припасами для осажденных, опрометчиво устремился к Кремлю через Покровские ворота Белого города, над которыми ещё с апреля развевалось знамя князя Фёдора Ивановича Волконского. Из Кремля на вылазку столь же опрометчиво пошел Александр Гонсевский. Оба были побиты и отступили с уроном. Вразумившись, Сапега на другой день прошёл в Кремль с незащищенной стороны, через Москву-реку, а Гонсевский отыгрался на казаках, отбив у них несколько башен Белого города. Впрочем, бой с Волконским не прошел Сапеге даром: недолго проболев, он в Кремле и умер.
Осенью к Москве пришел литовский гетман Ян-Карл Ходкевич с воеводой Яном Потоцким и искушенными в битвах хоругвями. Правда, в них насчитывалось едва 2000 человек. Уже к зиме князь Волконский беспрерывными атаками на польский лагерь и отряды фуражиров заставил неприятеля отступить от Москвы. Но нашествие Ходкевича крайне обеспокоило россиян. 6 октября духовные власти Троице-Сергеева монастыря призвали всех православных без промедления спешить на подмогу ополчению.
