На этот раз английский флот состоит из 114 кораблей, 13 из которых принадлежат гугенотам (Субиз поднимает белый штандарт). Карл I надеется, что возглавляющий флот лорд Линдсей окажется лучше злополучного Денби. Но, похоже, все оборачивается против него. То нет попутного ветра, то английские корабли оказываются мишенью наземной и морской французской артиллерии под командованием самого Людовика XIII, то британские брандеры не попадают в цель, то назначенному наступлению препятствует отлив, то капитаны малых кораблей не подчиняются лорду-адмиралу. Гугеноты армады взбешены; гугеноты Ла-Рошели ничего не понимают в действиях союзников. С 3 по 25 октября флот лорда Линдсея не добивается никакого положительного результата. Кардинал, король, моряки католической армии, плотина Ришелье-Метезо, Бассомпьер и, наконец, очнувшиеся королевские войска торжествуют над противником. Оставленный своими союзниками, Гитон хочет спасти 6000 последних жителей города, который в период своего расцвета, в 1626 году, насчитывал 27 000 жителей. Власти Ла-Рошели вынуждены уступить требованиям королевской власти, восстановленной здесь с таким трудом.
Капитуляция 28 октября не является договором — это «помилование», но оно менее жестоко, чем то, чего страшились бунтовщики. Дополненное статьями ноябрьского эдикта, оно дарует сдавшимся бунтовщикам практически полную амнистию, за исключением двух последних мэров (хотя Гитон станет позднее офицером королевского флота), двух пасторов и десяти нотаблей, которые будут высланы. Торжествует католическая вера; впрочем, король во всеуслышание подтверждает, что протестанты Ла-Рошели могут свободно исповедовать свою религию; взамен упразднены все привилегии города, особенно привилегия выбора мэра и эшевенов, как это уже было в 1621 году в Сен-Жан-д’Анжели. Один пункт становится камнем преткновения между Ришелье и королем — пункт, касающийся городских фортификаций. Кардинал, сам губернатор города Бруаж, столь дорогого его сердцу, знает, что Франции не хватает хороших морских арсеналов. Ла-Рошель, как это только что подтвердила осада, является прекрасно укрепленным местом. Она могла бы стать крупным французским арсеналом запада перед лицом англичан, испанцев или любой другой морской державы… Король хочет простить жителей, но желает, чтобы город был наказан за свое неповиновение. Очевидно, что прав кардинал, вдохновленный мыслями о глобальной стратегии. В его теперешнем поведении столько же гения, сколько было в замысле и строительстве знаменитой плотины.
29 октября кардинал совершает въезд в сдавшийся город. Зрелище воистину ужасное. «Улицы и дома, — пишет Пойти, — были в большом количестве завалены мертвыми телами, которые не удавалось ни сжечь, ни похоронить в земле». Что касается живых ларошельцев — их осталось около 6000 человек — ослабленных голодом и телесной слабостью, они напоминали «скорее скелеты, чем живых людей». 1 ноября наступает очередь въезда в город короля-победителя. Он остается там до 18 ноября, а потом триумфально возвращается 23 декабря в Париж, затем командует молниеносной кампанией в Пьемонте и, наконец, уничтожает в Лангедоке последние очаги сопротивления протестантов, которое герцог Роган, вопреки всякой надежде, поддерживает как может
[85], вплоть до заключения «милостивого мира» в Але.
28 октября закончилась история осады, но не история плотины. С 6 по 8 ноября в Они свирепствует шторм, который 7 ноября разрушает, как минимум, сорок туазов плотины. Если бы Гитон продержался еще один месяц, все могло измениться. Вот так в 1628 году Ришелье воспользовался фортуной не в меньшей степени, чем своим гением.
МАЛЕРБ
Наконец явился Малерб,
и первым во Франции
Заставил соблюдать в стихах
правильный размер.
Буало
Говорят, что за час до смерти он внезапно пробудился от оцепенения, чтобы побранить свою экономку, си девшую у его постели, за слово, порочащее, по его мнению, французский язык.
Таллеман де Рео
Предвосхищая капитуляцию Ла-Рошели (28 октября 1628 г.), семидесятилетний Малерб, будучи поэтом-перфекционистом, за шесть месяцев написал «свой последний шедевр» (Морис Аллем) «Оду королю, явившемуся покарать восстание ларошельцев» (март 1628 г.). 160 стихов были полны лести и восхвалений:
Восстань, о наш король, как подобает льву,
И молнией снеси последнюю главу
Мятежной гидры…
Сдержанный тон официальных од и стихов не мешал восторгам старого поэта. От романтического барокко сохранились лишь отдельные описания сражений и осады. Он упоминал аргонавтов, Тритона, Мегеру, Ясона и Юпитера; называл ларошельцев «бешеными зверями» и «ядовитыми змеями»; превратил их в «чернейших чудовищ»; обещал им «справедливую кару». Людовик XIII сделал ему комплимент, сказав, «что никогда не видел столь прекрасных стихов». Что касается кардинала, тот наслаждался словами, посвященными его славе:
Позволь им помогать приумноженью дел,
Которые творить Господь тебе велел.
А чтобы защитить творенья рук твоих,
Забота Ришелье не оставляет их.
Прелат сей славный жив стремлением одним —
Все земли озарить величием твоим.
Лишь для того своей он жизнью дорожит,
Что эта жизнь, король, тебе принадлежит.
Ришелье хвалит старика: «Я молю Господа, чтобы еще тридцать лет [Малербу было уже за семьдесят] вы могли бы одаривать нас подобными свидетельствами молодости вашего ума». Он называет стихи оды «великолепными»: «Лучшие умы обязаны вам честью признавать все, идущее от вас, совершенным».
На расстоянии в 375 лет мы не столь чувствительны к дифирамбам, как Людовик XIII и его министр; поэтические восхваления быстро стареют. Тем не менее Ге де Бальзак в прозе и Малерб в поэзии остаются провозвестниками классицизма Людовика XIV, жившими в эпоху Людовика XIII. И хотя от первого потомкам осталось только имя, второй стал примером — редким, но пленительным — «чудесного согласия слогов». Несомненно, за неимением времени, необходимого для оценки, или должной чувствительности кардинал-министр не удостоился подобных привилегий
[86].
РАЗРЫВ
Я всегда буду обоснованно бояться попасть под подозрение короля или королевы [матери], оскорбив какой-нибудь предмет их страсти. И, однако, в государственных делах необходимо, чтобы монархи находили правильным совершенное без их ведома, и чтобы они подчиняли чувства своим интересам.
