– Да, – вздохнула Эвелин. – Я не знаю, как получить ордер. Но я слышала, что в участке есть фотографии всех учеников начальных школ. Я могу опознать девочек, которых видела на снимках Уолтера.
Джек нажал на педаль газа.
– Это мысль. Сколько их было?
– Двенадцать.
– Двенадцать?! – Он выругался сквозь зубы.
Эвелин, отвернувшись, уставилась в окно, в темноту.
Было за полночь, улицы опустели, поисковые отряды разошлись по домам.
Может, зря она так быстро сбежала от Уолтера? Наверное, надо было остаться и добиться от него разрешения осмотреть дом всеми правдами и неправдами? Но она хотела поскорее установить личность девочек на снимках, потому что им могла грозить опасность.
А вдруг Лорен заперта в одной из комнат дома Уолтера Уиггинса, связана и не в состоянии позвать на помощь? А вдруг Бриттани тоже там? Какого черта они просто взяли и уехали?..
Тошнота усилилась настолько, что Эвелин поняла: ей с собой не совладать.
– Джек, остановите машину. Остановите!
Он резко затормозил, и Эвелин, в спешке отстегнув ремень безопасности, выскочила на асфальт. Ее вырвало. Из глаз брызнули слезы, а в памяти ярко вспыхнули картинки прошлого, которые она столько лет старательно вытесняла в самые дальние уголки сознания. Вспыхнули так ярко, словно это случилось вчера.
В ноздри как наяву ударил запах дешевой водки, которым пропитался старенький дом, где они с матерью жили двадцать лет назад. Отец Эвелин умер за четыре года до этого, и она почти не помнила его лица. Мать упорно старалась найти ему замену, приводя в дом мужчин одного за другим. Никто из них не задерживался надолго. Большинству на девочку было наплевать, а от злых дядек, которые могли влепить подзатыльник, она научилась прятаться.
Но один был не таким, как все. Эвелин даже имени его не знала, так быстро все случилось. Просто очередной мамин парень съехал, и на его место пришел он. Выглядел тот мужчина вроде бы нормальным – не пьяный и не укуренный, как все остальные. Но в его глазах был какой-то странный хищный блеск, и Эвелин сразу поняла, что от него лучше держаться подальше.
Он тоже сохранял дистанцию целых две недели. А потом, однажды ночью, мама легла спать одна в гостиной на диване. Эвелин в своей спальне сидела в кровати, доделывая домашнее задание при свете настольной лампы, – верхний свет девочка в подобных случаях всегда гасила, чтобы никто не догадался, что она не спит так поздно.
Дверь медленно открылась, и Эвелин увидела удивление на лице стоявшего на пороге мужчины. Он думал застать ее спящей. Но это его не смутило. Он вошел, закрыв за собой дверь, и молча двинулся к ней. Эвелин испуганно вскочила с кровати, отбежала в угол, а он приближался, расставив руки, словно хотел этим жестом ее успокоить.
Девочка прижалась спиной к стене. Спальня вдруг будто сузилась до микроскопических размеров, бежать было некуда, негде спрятаться. По ее щекам покатились слезы. Мужчина надвигался – казалось, его ладони вот-вот коснутся ее лица. Эвелин вскинула руки, защищаясь, но он схватил ее и бросил на кровать. Она приземлилась на тетрадку с пружинкой, которая больно впилась в спину. Он навалился сверху, начал срывать с нее пижаму. Девочку затошнило от его омерзительного дыхания и собственного страха.
Она принялась отбиваться, колотить его маленькими кулачками, и тогда он дал ей затрещину – с размаху, так что у нее из носа пошла кровь и не осталось сил сопротивляться. Зато она нащупала рядом с собой остро наточенный карандаш и сжала его, пока еще не зная, что будет делать дальше. Мужчина уже успел расстегнуть джинсы, и, как только он спустил их до колен, Эвелин ударила его карандашом в бедро. Грифель воткнулся глубоко, пробив кожу и застряв в мышце. Насильник заорал, запутался в спущенных штанах и грохнулся на пол, а Эвелин бросилась вон из комнаты, громко призывая на помощь. Но мать даже не пошевелилась на диване. Тогда девочка помчалась в ванную – единственную комнату с замком во всем доме. Она успела задвинуть щеколду в последний момент. Насильник с воплями забарабанил в дверь кулаками, створка задрожала, и ясно было, что она долго не выстоит. Всхлипывая, девочка легла на пол и забилась под ванну, но тут до ее слуха донеслись звонок из прихожей и крики – полиция требовала открыть. Эвелин выползла из-под ванны, встала и прижалась ухом к двери.
Она надеялась, что копы заберут страшного человека, но вдруг услышала голос матери, почти не пьяный. Мать уверяла копов, что произошла обычная семейная ссора, они сами все уладят и больше не будут шуметь. Наверное, Эвелин не стоило удивляться, но она удивилась. Более того, услышанное ее потрясло.
Когда полиция уехала, девочка вытерла слезы и дальше действовала со странным спокойствием. Открыла окно в ванной, перелезла через подоконник и босиком, в разорванной пижаме добежала по улице до первой телефонной будки. Ей повезло: кто-то забрал не всю мелочь из разменника. Одной монетки хватило. Она позвонила единственным людям, с которыми чувствовала себя в безопасности после смерти папы. Дедушка примчался за ней на машине как метеор – наверное, проскочил на красный свет все перекрестки в трех городках на пути. Он увез внучку в Роуз-Бей. Она стала жить с ним и с бабушкой и никогда не оглядывалась назад.
Лишь спустя годы Эвелин узнала, в каком ужасе и растерянности оказались тогда родители матери. Они боялись, что, подав иск о лишении родительских прав, навлекут на себя общественное осуждение – в практике Эвелин такое случалось не раз, – но понимали, что, если этого не сделать, мать заявит в полицию о похищении девочки и добьется, чтобы ее вернули.
Мать объявилась, когда Эвелин было семнадцать и у бабушки случился инсульт. Тогда Эвелин с ужасом узнала, что бабушка с дедом угрожали родной дочери тюрьмой, если она когда-нибудь попытается вернуть Эвелин. Обещали сделать все, что угодно, чтобы посадить ее за решетку.
Возможно, угроза существовала лишь на словах и они никогда бы не решились ее выполнить, тем не менее мать поверила и не появлялась в ее жизни семь долгих счастливых лет.
Дедушка и бабушка поддерживали с ней связь, убеждали лечиться от алкоголизма в надежде, что однажды они с Эвелин снова начнут общаться. Но Эвелин наотрез отказалась возобновлять отношения с матерью. И никогда об этом не жалела.
Очнувшись от воспоминаний, она обнаружила, что стоит, согнувшись, на обочине дороги, прижимая руку к животу, а Джек похлопывает ее по спине и бормочет какую-то ерунду о том, что они непременно прижмут Уиггинса.
Эвелин наконец выпрямилась. Щеки пылали.
– Извините, – прохрипела она.
Джек смотрел на нее с любопытством.
– Нет ничего хуже преступлений против детей, уж я-то знаю, навидался. Домашнее насилие, похищения… Приезжаешь на место событий и чувствуешь себя каждый раз таким беспомощным… Особенно в таких вот делах, когда точно знаешь, что какой-нибудь ублюдок бьет детей или плохо о них заботится, но формально ничего не можешь с ним поделать. Меня от этого тоже блевать тянет.
