Когда Мишка заговорил со своим крестником про Медвежонка, Роська озабоченно нахмурился, почесал в затылке и со вздохом признался:
– Да не могу я ему ничего втолочь! Хоть кол на голове теши… Я уж в Ратное ехать хотел, к отцу Меркурию за советом… Когда он ещё к нам приедет теперь, а дело-то важное.
«Вовремя вас, сэр, бабка пнула, а то бы помчался дорогой крестник со своими сомнениями к святому отцу, а вам потом последствия разгребать».
– А чего сразу к отцу Меркурию, Рось? – усмехнулся Мишка. – Или ты с одним отроком справиться не в силах, если он прилежания не проявляет? К десятнику его или вон к наставнику Макару тогда обратись…
– Да в том-то и дело, что проявляет! – страдальчески поморщился Роська. – Ещё какое! И своих отроков, тех, что из-за болота пришли, сам привел и посадил слушать. Он у них вроде урядника. Дисциплина у них – нашим впору поучиться. И запоминают они все влет, один раз скажи – на следующий день оттараторят, как по-писаному, даже мелкие совсем. И писать-считать лучше нашего умеют… – с отчетливой ноткой зависти протянул он.
– Тогда чего же тебе не так? – нахмурился Мишка. – Вспомни, как мы своих отучали на молитве блеять и мычать. А тут сами тянутся.
– Да лучше бы они блеяли, чем так-то! – чуть не простонал крестник. – Наши блеяли, но как начинаешь им рассказывать – слушают, спрашивают. А этим будто все равно! Понимаешь? Им скучно просто. Они сидят и запоминают, потому что надо и дисциплина у них. И на меня смотрят… Ну, как на пенек, что ли! Заучивают, как рапорт дежурному, и жития святых их никак не трогают… Не спорят, не спрашивают ничего. Или спрашивают совсем не то.
– Как это «не то»? – заинтересовался Мишка.
– Ну-у… Я им про то, как Иисус по воде ходил, рассказывал. Они оживились, стали перешептываться. Я говорю – спрашивайте. Ну так этот самый Славко и спросил! «А что за приспособа у Иисуса была на ногах, чтобы по воде?»
Это же ЧУДО! Я ему говорю, что в том-то и дело, что не может по воде никто, хоть с приспособой, хоть без неё, а он ходил… А он говорит – если ходил, значит, может. Ладья же не тонет – вода, мол, держит. И водомерка. Только рассчитать надо. И… это… от силы тяжести зависит, площади соприкосновения и скорости передвижения объекта, вот… – тяжело вздохнул поручик. – Он ведь не издевался. Они там вычислять начали, с какой скоростью Иисус должен был двигаться, если знать площадь подошв его сандалий… – совсем сник Роська. – Только тут я и вовсе ничего не понял – вроде по-нашему, и сами друг друга разумеют, а я стою дурак дураком…
– И рассчитали? – Мишка с трудом скрыл улыбку.
– Не, запутались. Не поняли, как считать надо, сказали – не проходили еще это. Хотят у грека спросить – он, мол, точно подсчитает. Минь… Ну ведь это… Это я даже не знаю, как им объяснить! – Роська с надеждой посмотрел на крестного. – Ну понимаешь… Они ЧУДО Господне просчитать хотят! – в глазах поручика светился почти священный ужас. – Ну как можно подошву сандалии Христовой по старому сапогу наставника Макара мерить?!
– А отец Меркурий что на это сказал? – на всякий случай поинтересовался Мишка.
Роська сдулся.
– Сказал, что водомерку они правильно вспомнили. Но чудо не в том, что это посчитать нельзя, а в том, что Ему с такой скоростью ногами как раз перебирать не надо было. Говорит, вот Пётр в чуде засомневался, ему и пришлось ногами перебирать. А ты, говорит, в Боге не сомневайся.
«Да уж, влип поручик… Классический случай несовместимости разных типов мышления: восторженный лирик, всеми фибрами души ощутивший струны «тонкого мира», проникновенно несущий учение о нематериальном и непознанном, с разбегу вляпался в компанию непробиваемых реалистовфизиков…»
Как-то, ещё в молодости, на заре партийной карьеры, довелось Ратникову утешать юную поэтессу. Девица писала вполне сносные стишата для стенгазеты и вела какую-то общественную работу, то есть считалась активной комсомолкой. И вдруг совершенно внезапно, в ответ на рядовую просьбу от комсомольского начальства написать «что-нибудь» к очередной дате, отказалась категорически и разразилась рыданиями прямо в комитете комсомола. Женские слезы, да ещё с истерикой, для мужиков, как известно, страшнее любого мордобоя. Тем более, слезы и истерика ничем, с их точки зрения, не мотивируемые. Так как в комитете комсомола в тот момент в наличии оказались только мужики, то ситуация сразу же начала приобретать размах глобальной катастрофы. Редактор стенгазеты убежал в панике, первый комсомольский секретарь, к которому и зашел в этот момент за каким-то делом Ратников, заметался в поисках графина с водой, а второй секретарь попытался на девицу прикрикнуть, но как-то не очень уверенно. Вот и пришлось выручать младших товарищей.
Ратников подошел к делу творчески.
– Что это у тебя тушь по всему лицу растеклась? Да не три руками! Блузку вымажешь, – спокойно сообщил он девице и, взяв ее за плечи, отволок к удачно висевшему в углу зеркалу.
Вид собственной красной, зареванной и перекошенной физиономии с размазанной по лицу косметикой подействовал на поэтессу лучше любого новопассита. Она ойкнула, полезла за платком в сумочку и стала срочно приводить себя в порядок. Ну а после, уже в качестве дополнительной нагрузки, пришлось выслушать объяснение столь бурного выплеска чувств.
Оказывается, молодое дарование, неудовлетворенное славой «писательницы в стенгазету», преодолело сомнения и терзания и отправило в какую-то «взрослую» редакцию свои «лирические стихи». Не те, что писались к праздникам и «по заказу», а те что «кровью сердца» и в тайную тетрадочку «для души». И как раз в тот день пришел ответ. Что уж там были за шедевры и стоили ли они того, чтобы так безжалостно обламывать юное создание – бог весть. От чтения их Ратникову удалось уклониться, но иезуитский ход редакции он вполне оценил: стихи «про любовь» отдали на рецензию довольно известному поэту-деревенщику в почтенном возрасте, славящемуся своими панегириками «Руси колхозной, тракторной». Вот он и оттянулся на «шедеврах» девицы со всей посконно-крестьянской непосредственностью, не слишком заморачиваясь душевной травмой, которую невольно нанес «тонкой творческой натуре», а просьба комсомольского начальства пришлась, что называется, по свежей мозоли…
– Представляете? – скорбно вопрошала девица Ратникова почти в тех же интонациях, что поручик Мишку. – Там написано: «Я заплетаю косы лошадям, что звездною дорогой пронеслись», а он пишет: «Что за звездная дорога? Млечный путь, что ли? Нельзя выпасать лошадей в открытом космосе!».
С трудом удержавшись, чтобы не заржать в голос, как спасенный от выпаса в «открытом космосе» конь, Ратников попросил себе эту рецензию на память. К его огромному удивлению, именно эти слова там и были написаны.
Но тогда все закончилось благополучно. Во всяком случае, для комитета комсомола – судьбой девицы он больше не интересовался – а вот сейчас…
«М-да… Все это было бы смешно, если бы не было так чертовски опасно… Не удивительно, что бабка на стенку лезет. Не неверие ее ужасает – здравомыслие. И то, что это самое здравомыслие имеет тенденцию к распространению уже во втором поколении. Вашу схожесть с заболотными боярами она отследила и до сих пор никакой паники по поводу «неверия» и его опасности не испытывала. А вот когда поняла, что этому можно научить, испугалась не на шутку…
