Но тяжесть ледяной воды одолела его.
Мег разбудил отчаянный скулеж Ананды.
– Скажи его, Чарльз! – вскочив, крикнула она.
Ананда заскулила снова, а потом отрывисто гавкнула.
– Я не уверена, что помню слова…
Мег прижала обе руки к собачьему боку и выкрикнула:
С Анандой призываю днесь
Всю святую мощь Небес,
Солнце – светоч наш дневной,
Снег, слепящий белизной,
Пламень, властный греть и жечь,
Молнию – разящий меч,
Ветер, чей так скор полет,
Море – бездну темных вод,
Скалы, чьи отвесны склоны,
Землю с твердью непреклонной,
Пусть по милости Творца,
Всемогущего Отца,
Встанет эта мощь стеной
Между силой тьмы и мной!
Поднялся ветер, и на волнах заплясали пенные гребни, а единорога и мальчика подняло на поверхность, подхватило могучей волной, повлекло через ледяное море – и выбросило на белый песок острова.
Глава восьмая
Море – бездну темных вод…
Единорога и мальчика рвало соленой водой. Им трудно было дышать. Легкие болели так, словно их ножами изрезали. Их прикрывал от ветра ледяной утес. Утес был залит солнцем, и с него стекали струйки воды. Тепло солнца, растопившего лед, изгнало холод из их промокших тел и начало подсушивать крылья единорога. Постепенно кровь быстрее заструилась в их жилах, и они задышали, уже не давясь соленой водой.
Чарльз Уоллес пришел в себя первым, потому что был меньше и легче (и на миллионы лет моложе, как указал позднее Гаудиор). Он кое-как выжал свой анорак и положил сушиться на влажный песок. Потом он с трудом стянул ботинки. Мальчик посмотрел на веревки, все еще соединяющие его с единорогом. Узлы были затянуты так сильно, а веревка теперь так пропиталась водой, что развязать их ему было не под силу. Мальчик в изнеможении прижался к шее Гаудиора и почувствовал, как целительные лучи солнца проникают вглубь его тела. Согревшись и успокоившись, уткнувшись носом в мокрую единорожью гриву, Чарльз Уоллес уснул глубоким целительным сном.
Когда он проснулся, Гаудиор подставлял распахнутые крылья солнцу. Кое-где на них еще виднелись капли воды, но теперь единорог с легкостью мог сгибать их.
– Гаудиор… – начал было Чарльз Уоллес и зевнул.
– Пока ты спал, – мягко упрекнул его единорог, – я советовался с ветром. Хвала Музыке, что мы в Когда таяния льдов, иначе мы не выжили бы.
Он тоже зевнул.
– А единороги когда-нибудь спят? – спросил Чарльз Уоллес.
– Я не нуждаюсь во сне целые эпохи.
– Теперь, когда я поспал, мне намного лучше. Прости меня, Гаудиор.
– За что?
– За то, что я заставил тебя попытаться доставить нас в Патагонию. Это из-за меня эхтры чуть не убили нас.
– Извинения приняты, – быстро сказал Гаудиор. – Теперь до тебя дошло?
– До меня дошло, что всякий раз, как я пытаюсь взять дело в свои руки, у нас начинаются неприятности. Я не знаю, что мы должны делать теперь и в какое Когда и Куда нам следует отсюда отправиться. Я просто не знаю.
– Я думаю, – Гаудиор повернул голову и посмотрел на мальчика, – что первым делом нам нужно развязать все эти узлы.
Чарльз Уоллес провел пальцами по веревке:
– Узлы вроде как сплавились от ветра, воды и солнца. Боюсь, я не сумею их развязать.
Гаудиор поерзал, пытаясь ослабить давление веревок.
– Они как будто укоротились. Ужасно неудобно.
После тщетной попытки справиться с самым податливым на вид узлом Чарльз Уоллес сдался.
– Надо поискать что-нибудь, чем разрезать веревки.
Гаудиор медленно потрусил вдоль берега. На берегу валялись ракушки, но среди них не было достаточно острых. Они увидели несколько обломков гниющего плавника, какую-то переливчатую медузу и груды водорослей. Здесь не было ни разбитых бутылок, ни консервных банок, ни каких-либо других следов присутствия людей, и хотя обычно Чарльз Уоллес ужасался тому, как потребительски человечество обходится с природой, сейчас он очень бы обрадовался осколку пивной бутылки.
Гаудиор свернул у ледяного утеса и двинулся вглубь берега по песчаному руслу ручейка, промывшего себе дорогу в тающем льду.
– Какая нелепость! Кто бы мог подумать, что после всего того, что нам пришлось пройти, я превращусь в подобие кентавра, с тобой, навеки прикрепленным к моей спине! – Но он продолжал пробираться вперед, пока не остановился у большого ледяного холма.
– Смотри! – Чарльз Уоллес указал взглядом на группку серебристых растений с длинными зазубренными шипами. – Как ты думаешь, ты сможешь откусить такой шип, чтобы я перепилил им веревку?
Гаудиор пошлепал по надтаявшим во льду лужицам, наклонил голову и откусил один из шипов настолько близко к стеблю, насколько позволяли его большие зубы. Зажав шип в зубах, он повернул голову, и Чарльз Уоллес, натянув веревку так, что ему нечем стало дышать, забрал его.
Гаудиор скривился от отвращения:
– Ну и гадость! А теперь осторожнее. Единорожья шкура не такая уж и крепкая, как кажется.
– Перестань дергаться.
– От него шкура зудит! – Гаудиор запрокинул голову и неудержимо, мучительно заржал. – Быстрее!
– Если я буду торопиться, я тебя порежу. Уже скоро. – Мальчик осторожно, сосредоточенно работал шипом-пилой, и наконец-то одна из веревок распалась. – Надо перерезать еще одну, с другой стороны. Самое худшее уже позади.
Но когда и вторая веревка оказалась разрезана, Чарльз Уоллес все еще был привязан к единорогу, а шип измочалился и ни на что больше не годился.
– Не мог бы ты откусить еще один шип?
Гаудиор откусил его и скривился:
– Противный какой вкус! Впрочем, я не привык ни к какой пище, кроме звездного и лунного света.
Наконец мальчик и единорог избавились от веревок, и Чарльз Уоллес соскочил на ледяной холм. Гаудиор расчихался, и из носа и рта у него хлынули последние остатки морской воды. Чарльз Уоллес посмотрел на единорога, и от ужаса у него перехватило дыхание. Там, где к бокам Гаудиора прижимались веревки, теперь тянулись красные рубцы, особенно кошмарные на фоне серебристой шкуры. Весь живот, о который терся плетеный гамак, превратился в сплошную ссадину и сочился кровью. Вода, хлынувшая из ноздрей Гаудиора, была розоватой.
Единорог в свою очередь внимательно осмотрел мальчика.
– Отвратительно выглядишь, – без стеснения заявил он. – Возможно, в таком состоянии тебе нельзя Погружаться. Так ты только навредишь тому, в кого отправишься.
– Ты тоже отвратительно выглядишь, – отозвался Чарльз Уоллес. Он посмотрел на свои руки. Ладони кровоточили не меньше, чем живот Гаудиора. Там, где анорак и рубашка задрались, веревка врезалась в его тело, как и в бока Гаудиора.
