– И у тебя синяки под глазами, – сообщил ему единорог. – Удивительно, что ты еще в состоянии видеть.
Чарльз Уоллес прищурил один глаз, потом другой.
– Да, какое-то все расплывчатое, – признал он.
Гаудиор стряхнул с крыльев последние капли.
– Мы не можем оставаться здесь, а ты не можешь сейчас Погружаться – это очевидно.
Чарльз Уоллес посмотрел на солнце, катящееся к западу.
– Когда солнце зайдет, здесь станет холодно. И здесь, похоже, нет никаких признаков жизни. И никакой еды.
Гаудиор закрыл глаза крыльями и, похоже, задумался. Потом снова сложил крылья на кровоточащих боках.
– Я не понимаю земное время.
– И что с этим делать?
– Время – наша суть, нам обоим это известно. И все же нам потребуются недели, если не месяцы, на исцеление.
Когда единорог посмотрел на него с таким видом, словно ожидал ответа, Чарльз Уоллес отвел глаза и уставился на лужу во льду.
– У меня нет никаких идей.
– Мы оба измотаны. Единственное место, куда я могу тебя отвезти, не боясь эхтров, – это мой дом. Ни один смертный еще не бывал там, и я не уверен, сумею ли нести тебя, но это единственный выход, который я могу придумать. – Единорог тряхнул гривой, и она скользнула по покрытому синяками лицу мальчика серебристой прохладой. – Я к тебе сильно привязался, невзирая на все твои нелепые выходки.
Чарльз Уоллес обнял единорога:
– Я тоже к тебе привязался.
Болезненно хрустнув суставами, Гаудиор опустился на колени. Мальчик вскарабкался к нему на спину, вздрагивая всякий раз, когда касался красных рубцов на боках единорога.
– Извини. Я не хотел навредить тебе.
Гаудиор тихо заржал:
– Я знаю.
Мальчик так вымотался, что почти не осознавал полета. Звезды и время вращались вокруг него, и веки его начали опускаться.
– Проснись! – скомандовал Гаудиор, и мальчик открыл глаза, и взору его предстал мир звездной красоты.
Взгляд его прояснился, и он с благоговейным трепетом уставился на край снега и льда. Он не чувствовал холода – лишь нежный ветерок, что касался его ушибов и ссадин с мягкостью целителя. В фиолетовом небе висел серп луны – и еще одна луна, поменьше, но почти полная, висела выше. Горы вздымали к небу покрытые снегом вершины. Между отрогами одного из холмов Чарльз Уоллес заметил нечто напоминающее груду огромных яиц.
Гаудиор проследил за его взглядом:
– Это гнездо, где вылупляются единороги. Его не видел доселе ни один человек.
– Я и не знал, что единороги появляются из яиц… – изумленно проговорил мальчик.
– Не все, – небрежно отозвался Гаудиор. – Только те, которые путешествуют во времени. – Он открыл рот и стал жадно пить лунный свет, потом спросил: – Пить хочешь?
Губы у Чарльза Уоллеса потрескались и болели. Во рту пересохло. Мальчик жадно посмотрел на лунный свет и нерешительно открыл рот. Он ощутил прохладное, целительное прикосновение к губам, но когда попытался сделать глоток, то поперхнулся.
– Я забыл, – сказал Гаудиор. – Ты же человек. Я так обрадовался, попав домой, что у меня это совсем вылетело из головы. – Он легким галопом подбежал к подножию одного из холмов и вернулся, осторожно неся в зубах длинную сине-зеленую сосульку. – Ее надо медленно рассосать. Сперва будет щипать, но она хорошо лечит.
Прохладная влага мягко потекла в иссохшее горло мальчика, словно лучи лунного света, и, охлаждая ожоги, они вместе с тем согревали его замерзшее тело. Он полностью сосредоточился на лунном полумесяце. Проглотив последние целительные капли, Чарльз Уоллес повернулся поблагодарить Гаудиора.
Единорог валялся в снегу, задрав ноги, перекатывался с боку на бок и урчал от незамутненного удовольствия. Потом он встал и встряхнулся, и снег полетел во все стороны. Красные рубцы исчезли. Шкура Гаудиора сделалась гладкой и безукоризненно блестящей. Он осмотрел разодранные места на талии и руках Чарльза Уоллеса и велел:
– Покатайся как я.
Чарльз Уоллес плюхнулся в снег. Он никогда не видел подобного снега. Каждая снежинка была особенной и каждая утоляла боль. Снег был прохладным, но не обжигал холодом, и Чарльз Уоллес почувствовал, как заживают не только ссадины от веревок, но и ноющие мышцы внутри. А потом вдруг понял, что полностью здоров, и вскочил на ноги.
– Гаудиор, а где все? Где остальные единороги?
– К гнездам приходят только путешественники во времени, и во время прохождения малой луны они могут заниматься своими делами, потому что малая луна сама согревает яйца. Я принес тебя сюда, в это место и под эту луну, чтобы мы были тут одни.
– Но почему мы должны быть одни?
– Если остальные увидят тебя, то испугаются за яйца.
Чарльз Уоллес едва доставал макушкой до плеча единорога.
– Неужели существа твоего размера могут бояться меня?
– Размер значения не имеет. Крошечные вирусы смертоносны.
– А не мог бы ты сказать им, что я не вирус и не смертоносен?
Гаудиор с силой выдохнул:
– Некоторые из них считают человечество смертоносным.
Чарльз Уоллес тоже вздохнул и промолчал.
Гаудиор ткнулся носом ему в плечо:
– Те, кто повидал Галактику, знают, что это глупость. Всегда проще обвинить других. И я, пребывая рядом с тобой, узнал, что многие мои предубеждения против смертных были ошибочными. Ты готов?
Чарльз Уоллес протянул руки к единорогу:
– А можно мне взглянуть на гнездо?
– Яйца будут готовы лишь после восхода третьей луны, если только не… – Гаудиор подошел поближе к гнезду. Каждое яйцо, казалось, было размером почти с Чарльза Уоллеса. – Погоди-ка…
Единорог трусцой подбежал к шарообразной махине, сиявшей внутренним светом, словно гигантский лунный камень. Наклонившись так, что его грива скользнула по яйцу, он осторожно постучал верхними зубами по скорлупе, прислушался, насторожив уши. Короткие волоски на ушах встопорщились и завибрировали, как маленькие антенны. Мгновение спустя он перешел к другому яйцу, потом к третьему – неспешно, терпеливо. Наконец он постучал по одной скорлупе дважды, трижды, потом отступил немного и кивнул мальчику.
Казалось, будто это яйцо немного откатилось от остальных. Прямо на глазах у Чарльза Уоллеса оно содрогнулось и перекатилось еще чуть дальше. Изнутри раздался стук, и яйцо засветилось. Постукивание усиливалось, и скорлупа в конце концов стала такой яркой, что мальчик еле-еле мог на нее смотреть. Раздался треск, сверкнула вспышка – это рог высунулся в кристально чистый воздух. За ним последовала голова с серебристой гривой, прилипшей ко лбу и шее. Темные глаза с серебряными ресницами медленно открылись, и новорожденный единорог огляделся по сторонам. Глаза его отражали свет лун, пока малыш рассматривал свой новый мир. Потом он принялся вертеться, доламывая скорлупу. Обломки попадали на снег, рассыпались тысячей снежинок, и скорлупа слилась со снегом.
