И он снова зашелся в кашле, а когда приступ прекратился, не осталось ничего, кроме агонии. Спина взорвалась болью, и комната стала темнеть, и зловоние, напоминающее загнившие цветы, задушило его. В ослепительном пламени не осталось больше ни света, ни тепла…
– Мэттью! – Мег открыла глаза.
Оказалось, что она выкрикнула это имя вслух. Потревоженный котенок спрыгнул с кровати. Ананда не пошевелилась.
– Что случилось? Что сталось с Мэттом? Что с Чарльзом Уоллесом? С ним все в порядке?
«Странно, – подумала она, – вникание с Мэттью было отчетливее, чем со всеми остальными со времени Харселса. Возможно, потому, что Мэттью и Бран тоже владели вниканием».
Мег потянулась к Чарльзу Уоллесу, но ощутила лишь отсутствие. Точно так же ей не удалось и почувствовать Гаудиора. Когда Чарльз Уоллес возвращался из Внутри, она всегда могла увидеть и его, и единорога.
– Спущусь-ка я вниз, – громко сказала Мег и сунула ноги в шлепанцы.
Ананда последовала за ней на лестницу и наступила на седьмую ступеньку. Ступенька громко заскрипела, и собака испуганно взвизгнула. За ними тихо ступал котенок; он был таким легоньким, что седьмая ступенька лишь едва слышно вздохнула.
В кухонном очаге горел огонь, чайник начинал закипать. Все выглядело теплым, уютным и нормальным, не считая миссис О’Киф в кресле-качалке. Котенок подошел к ней, запрыгнул на колени и замурлыкал, выпуская острые коготочки.
– Чарльз Уоллес еще не вернулся? – спросила Мег.
– Еще нет. Ты как себя чувствуешь, Мег? – спросила мать.
– Нормально.
– Ты что-то бледная.
– Может, я приму предложение Сэнди и Денниса насчет бульона, если оно еще в силе.
– Конечно, сестренка, – сказал Сэнди. – Сейчас сделаю. Куриный или говяжий?
– По пол-ложки каждого и капельку лимонного сока. – Мег посмотрела на близнецов с новым пониманием. Может, Чарльз Уоллес был ей ближе близнецов, потому что они близнецы и им хватало друг друга? Мег взглянула на телефон, потом на свекровь. – Ма… Биззи, вы помните Зиллу?
Миссис О’Киф посмотрела на Мег, кивнула, покачала головой, закрыла глаза.
– Ма, Зилла действительно уехала в Веспуджию, ведь так? – Мег смотрела на старую женщину, отчаянно желая подтверждения.
Миссис О’Киф обхватила себя руками и принялась раскачиваться:
– Я забыла. Забыла.
Миссис Мёрри обеспокоенно посмотрела на дочь:
– Что такое, Мег?
– Это очень важно – кто был в предках у Бранзилльо.
Сэнди вручил Мег чашку, над которой поднимался пар:
– Сестренка, прошлое произошло. Если мы и будем знать, кто предки Бранзилльо, это ничего не изменит.
– Было время, когда это еще не произошло, – попыталась объяснить Мег, хоть и осознавала, как странно звучат ее слова. – Это Могло-Бы-Быть, которое Чарльз Уоллес должен был изменить, и я думаю, ему это удалось. Именно это Ма О’Киф поручила ему, когда дала ему Слово.
– Хватит болтать! – Миссис О’Киф вдруг резко поднялась с кресла. – Отведите меня к Чаку. Быстро. Пока не стало слишком поздно.
Глава двенадцатая
Встанет эта мощь стеной между силой тьмы и мной!
Они бежали, топоча по замерзшей земле, что хрустела у них под ногами, – Мег, и близнецы, и миссис О’Киф. Они бежали через заиндевелую лужайку и через проходы между елками близнецов к каменной стене.
Мег подала руку миссис О’Киф и помогла ей перебраться через невысокую стену. А потом, не выпуская руки свекрови, потянула ее за собой, по тропинке, мимо двух больших камней, оставленных ледником, к звездному валуну.
Чарльз Уоллес лежал на камне с закрытыми глазами, бледный как смерть.
– Биззи! – закричала Мег. – Слово! Скорее!
Миссис О’Киф тяжело дышала, держась за бок.
– Со мной… – выдохнула она. – Бабушка…
Деннис опустился на колени рядом с камнем, склонился над Чарльзом Уоллесом, нащупывая пульс.
– Призываю с Чаком днесь, – задыхаясь, выговорила миссис О’Киф, и Мег подхватила чистым и сильным голосом:
Всю святую мощь Небес,
Солнце – светоч наш дневной,
Снег, слепящий белизной,
Пламень, властный греть и жечь,
Молнию – разящий меч,
Ветер, чей так скор полет,
Море – бездну темных вод,
Скалы, чьи отвесны склоны,
Землю с твердью непреклонной,
Пусть по милости Творца,
Всемогущего Отца,
Встанет эта мощь стеной
Между силой тьмы и мной!
Свет возвращался медленно. Была боль и темнота, и вдруг боль ослабела и свет коснулся его век. Мальчик открыл глаза навстречу пронзительному свету звезд. Он лежал на звездном валуне. Гаудиор обеспокоенно наклонился над ним, и вьющаяся серебристая бородка единорога щекотала Чарльзу Уоллесу щеку.
– Гаудиор, что случилось?
– Мы еле-еле успели вывести тебя.
– А Мэттью…
– Он умер. Мы не ожидали, что это случится так скоро. Эхтры…
– Я думаю, мы все-таки попали в тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. – Чарльз Уоллес посмотрел на звезды.
– Вставай, – сердито сказал Гаудиор. – Мне не нравится смотреть, как ты тут лежишь. Я думал, ты уже никогда не откроешь глаза.
Чарльз Уоллес с трудом встал, приподнял одну ногу, потом вторую:
– Как непривычно, что ноги снова слушаются меня. И как это прекрасно!
Гаудиор опустился на колени рядом с ним:
– Залезай!
Чарльз Уоллес взобрался на могучую спину. Ноги его дрожали от длительного бездействия.
Он ехал на Гаудиоре, который сделался маленьким, как стрекоза, ехал среди светлячков – они кружились в сверкающем танце, мерцали, носились над долиной, пели песню, – и он тоже пел, и он был собою, и при этом он был всем, что узнал, он нес в себе Брендона, и Чака, и их песни, и песня эта была великолепием…
И он ехал на Гаудиоре, который стал огромным, как созвездие, ехал среди галактик, и он был собою, и он был Мадогом, и он был Мэттью, Мэттью, что летит среди ливня звезд, подхваченный радостью музыки сфер…
Часть гармонии, часть радости.
Серебристое ржание единорога разнеслось над звездным валуном, окатило Мег и близнецов, миссис О’Киф и Чарльза, и ночь озарила вспышка рога, указавшего на каждого по очереди и ослепившего их забвением.
Мег показалось, будто бы она слышит голос Чарльза Уоллеса: «Гаудиор, прощай! О, прощай, Гаудиор…»
Кто такой Гаудиор?
Когда-то она это знала.
И снова она услышала его прощальный серебряный звон.
