– Она швырнула в тебя подсвечником.
– А ты предупредила меня, – улыбнулся он. – Я увернулся. Все обошлось.
– Папа! Она ведь могла тебя убить.
Он покачал головой:
– В последний момент она промахнулась бы.
Лили уставилась на него.
Судорога боли исказила его лицо.
– Нельзя винить во всем ее одну. Я точно знал, как привести ее в ярость. – Помолчав, отец произнес: – Нам вообще не стоило вступать в брак. И все же я не мог представить себя женатым на ком-то еще. Мы не можем быть вместе, но… – Он всплеснул руками. – Я не могу объяснить тебе того, чего сам не понимаю. Я не жалею об этом браке. И о моих дочерях. Я жалею о ненависти. Но твоя мать… – Он помедлил, покачивая головой. – И все же это не должно умалять ценность отношений.
– Вам не стоило вступать в брак. Ни одному из вас. Ни с кем.
Отец сдвинул брови:
– Я в этом не уверен. Твоя мать… когда она смеется, она смеется от души. Она не просто видит краски в жизни, она в них живет. – Он снова покачал головой. – Лили, она любит вас обеих, тебя и Эбигейл. Она сказала мне, что именно поэтому и должна уехать. Потому что наломала дров и не хочет вредить вам своей репутацией. – Отец подошел, наклонился и поцеловал Лили в лоб. – Я люблю обеих своих дочерей одинаково. И я привязан к твоей матери. Она подарила мне вас. Но есть в этом нечто большее. Я люблю ее. Не знаю почему. Но люблю. Я влюбился в нее с первого взгляда.
– Неужели ты не мог влюбиться в кого-то… потише?
– Хотел бы я, но не вышло.
– Но если ты решил, что я – твоя, почему не опроверг написанное в книге Софии?
– И кто бы мне поверил? Твоя мать могла бы сказать что-нибудь мне назло. А если бы утверждала, что ты – моя, все вокруг решили бы, что она скрывает свою измену. Кузнеца видели с твоей матерью много раз. В этой ситуации лучше было промолчать. В разговорах с друзьями я упоминал, что ты пошла в мою родню, и видел в их глазах сомнение. Я мог бы вывесить плакаты об этом, и все равно никто бы не поверил.
Лили помедлила, чтобы справиться с эмоциями.
– А ты не думал, что мне хотелось бы из твоих уст услышать, что я – твой ребенок? Неужели ты не понимал, как это влияет на меня?
– Я и представить себе не мог, что ты слышала эти сплетни. Ты держала все в себе.
– Страница пятьдесят четыре мемуаров. – Лили уже давно прочла ее.
– Я и не думал, что ты в курсе. – Отец изумленно уставился на нее. – Как ты узнала?
Она сжала руку в кулак:
– Как там звали ту ведьму? – Лили на мгновение задумалась. Она помнила страницу в книге, но не могла вспомнить имя женщины, которую знала с детства. – Агата Крамп. Миссис Крамп сказала мне, как ей жаль, что в мемуарах Свифт напечатали обо мне такое. Я не знала, что она имеет в виду. Поэтому я нашла книгу, купила ее. За немалые деньги. И с первой же страницы поняла, что ничего хорошего меня не ждет.
– Я никогда не читал этого, – ехидно ухмыльнулся отец. – Гадость.
– Я сожгла книгу. Страницу за страницей.
Он пробежал скрюченными пальцами с толстыми костяшками по своим редеющим волосам. Его губы сжались.
– Ты должна знать. Теперь, когда вы с Эбигейл стали старше и все утряслось, ваша мать спросила, может ли она вернуться.
Горло Лили сжалось, и она на миг лишилась дара речи.
– Нет.
Лили не могла поверить своим ушам. Сейчас и она могла запросто швырнуть подсвечником.
Лили почувствовала, как ее захлестывают эмоции – совсем как ее мать. Она схватилась за стул, чтобы удержаться на ногах.
– Я сказал «да». – Отец выпрямился, его сутулость исчезла. – Много лет назад я согласился отпустить ее и обеспечивал ее материально только потому, что она приносила вам с Эбигейл много горя.
Теперь Лили даже хотелось, чтобы ее отцом оказался кузнец. Тогда все обрело бы смысл.
Она получила ответ на свой вопрос, но, если мать вернется, ничего не изменится. Старые сплетни выплывут на поверхность, и мать снова раздует их до невероятных масштабов.
Лили знала правду, но это уже не имело значения. Всю свою жизнь она по праву провела в этом доме, но жила с ложью в сердце. Человек, который оказался ее отцом, подвел ее гораздо больше, чем кузнец.
Отец не отстаивал ее права. Он позволил стервятникам вроде Агаты Крамп смаковать слухи о ней и ее матери. Годы подавления гнева, натужных улыбок, показного равнодушия и отбивания атак сплетников тяжело ранили Лили в самое сердце. И сейчас ей действительно хотелось швырнуть чем-то потяжелее.
Но она не могла изливать гнев на отца, как поступила бы в подобной ситуации мать. Лили привыкла держать рот на замке и не собиралась изменять этой привычке.
Лили повернулась и, взяв лампу, направилась к лестнице. Она немного приподняла юбку, чтобы ткань не мешала ее решительным шагам.
Она должна была радоваться. Прыгать от счастья. Разум твердил Лили, что все сложилось хорошо. Она могла рассказать Эбигейл, в какую чепуху они верили все эти годы. Они от души посмеялись бы над тем, как мать снова перевернула их жизни вверх тормашками…
В самом низу лестницы Лили стала задыхаться. Небо еще сияло солнечным светом, а жар дома душил ее – тот самый жар, который она до недавнего времени не замечала. Только сейчас Лили осознала, что несет лампу. Она уставилась на закрытую дверь перед собой, отмечая дрожащий отблеск света на стене.
Распахнув дверь, Лили вырвалась на вечерний воздух и моргнула, смахивая слезы с ресниц.
Ей хотелось отправиться в какую-нибудь зарубежную страну, где говорили бы на другом языке и она не понимала бы ни слова. Люди вокруг жили бы своей обычной жизнью, а она ходила бы в одиночестве, находясь в каком-то своем мире.
Она уже провела так двадцать пять лет – так почему бы не продолжить?
* * *
Лили сидела на скамье, пытаясь найти утешение в свежести ночного воздуха. От лампы по-прежнему исходил жар, и Лили поставила ее рядом, чтобы насладиться лунным светом.
Лили должна была донести до Эджворта, что даже не помышляет о роли герцогини. Хайтауэр оказался ее родным отцом, но на ее имени так и осталось позорное пятно. Она не хотела, чтобы за ней ухаживали. И решила, что никогда больше не останется с Эджем наедине.
Но она не собиралась говорить ему, что мать может вернуться. Пусть уж отец разбирается с ее вспышками гнева, и, если они поубивают друг друга, она, Лили, не проронит ни слезинки.
Эдж вышел из своего дома, его силуэт показался в сиянии луны. Свет струился на него, и Эдж двигался целеустремленно, но плавно.
Свечение лампы окружило их, сближая в ночи. Свет мерцал так, что одежда Эджа напоминала серебристые доспехи.
