– Он говорит, что я – его дочь, – пронзили тишину слова Лили.
– Вы должны быть довольны.
– Конечно, должна. – Она прекрасно понимала это. Но родители не нашли времени, чтобы подумать, какой неизгладимый след оставляли их склоки и ложь в ее жизни. Она была для них невидимкой. Удобная дочь, призванная приглядывать за младшей сестрой.
Входная дверь дома Эджа вдруг громко хлопнула, и Лили подскочила, толкая лампу.
– Это всего лишь Фоксворти. – Бросив взгляд на дверь, Эдж успокаивающе похлопал Лили по руке. – Он скрывается от кого-то или что-то замышляет, иначе сидел бы сейчас у себя дома. Он никогда не появляется без причины.
Лили наклонилась, нажимая на кнопку лампы, опуская фитиль и гася пламя. Она не хотела, чтобы ее видел Фоксворти. Или кто-то еще. Она и не подумала об этом, когда взяла с собой лампу.
С вершины стеклянной лампы просочился дым, дуновение которого коснулось носа Лили. Она отпустила кнопку, и лампа наклонилась, скользнув к самому краю скамьи.
Лили инстинктивно потянулась, чтобы удержать лампу от падения, и ее ладонь скользнула по горячему стеклу. Вскрикнув от боли, Лили отдернула руку:
– Я… я обожгла руку.
Эдж приподнял Лили, обняв за талию, поставил на ноги и потянул в сторону своего дома.
– У меня есть препараты от ожогов, – бросил он через плечо, шагая вперед.
Лили старалась не отставать от него.
– С вашей стороны неприлично вести меня к себе домой, в ваши семейные покои, – сказала она. – Что, если меня увидят?
Эдж внезапно остановился, и Лили по инерции налетела на него, но он успел схватить ее и удержать на месте.
– Если кто-то у меня дома до сих пор не понял, что мы с вами сейчас общаемся, то только потому, что они спят днями напролет.
– Я не хочу быть дочерью своей матери.
Он подошел так близко, что Лили могла разглядеть изгиб его губ.
– Вы напрасно тревожитесь об этом.
Лили бросила упираться и направилась за ним, поднявшись по лестнице в его личные покои. У двери Лили схватилась за косяк здоровой рукой и резко остановилась.
Эдж повернулся и на миг тоже застыл на месте. Потом посмотрел на нее:
– Это единственная комната с горящими лампами. Я не смогу разглядеть ожог в темноте.
Он провел ее в комнату, пахнущую всем тем, что напоминало Лили об уюте. Она увидела накрахмаленные занавески, натертую до блеска поверхность стола, дубовую мебель и кресло с потертой кожей, в котором с удобством мог разместиться даже очень крупный человек. На столе располагалась деревянная резная стойка, из тех, на которые леди обычно надевали парики. Но на стойке красовалась старая шляпа, видимо, когда-то принадлежавшая отцу Эджа.
Последней Лили рассмотрела кровать, стоявшую близко к стене и покрытую одеялом в зеленых тонах. Лили вскинула запястье обожженной руки.
– Типично мужская комната.
– Надеюсь.
Она посмотрела на свою ладонь:
– О! Сама виновата. Раньше я никогда не обжигалась. – Лили прошла вглубь комнаты. – Если меня кто-нибудь увидит, потом заклеймят позором, как мою мать.
– Никто вас не увидит, – успокоил Эдж. – Нужно позвать кухарку. Она специалист по лечению ожогов. Справляется с ними лучше врача.
– Нет. Не будите ее. Это всего лишь легкий ожог.
Эдж вздохнул:
– Такие ожоги обычно не причиняют боли.
– Я почти ее не чувствую, – призналась Лили, сказав чистую правду. Прикосновение Эджа успокоило Лили. Он сжимал ее запястье, повернув ладонь вверх, и они вдвоем смотрели на пузырь, образовавшийся прямо под указательным пальцем.
Эдж хмыкнул:
– Не нужно храбриться. Уж я-то знаю, как может болеть ожог!
– Он пройдет через несколько дней, и следа не останется. Ничего страшного.
– Вас беспокоит что-то еще?
Лили не могла рассказать ему, что ее мать могла вернуться. И тогда старые скандалы вспыхнули бы с новой силой.
Лили потянула руку к себе, но Эдж все еще сжимал ее запястье и тоже подался вперед. Его ладонь скользнула, и он схватил кончики ее пальцев.
– Мой отец, – ответила Лили. – Сейчас мне хотелось бы, чтобы им оказался кузнец.
– Лили, почему вы не рады тому, что вашим отцом оказался человек, давший вам свое имя?
– Мне легче простить мать, даже с ее театральщиной. Игра же моего отца повлекла серьезные последствия. Он говорит, что не хотел допускать у меня и мысли, что я – не его. Но я ведь помню, с каким пылом он обвинял ее, не боясь, что мы услышим. Когда они начали жить раздельно, отец приходил на светские мероприятия тихо, без объявления. А его глаза так и кричали об осуждении. – Лили вздохнула. – Разъехавшись по лондонским домам, они стали видеться чаще, чем в то время, когда жили под одной крышей. Отец регулярно приезжал к ней. Я сжималась от страха, когда они встречались…
Лили постаралась взять себя в руки и подобрать верные слова, и Эдж, заметив ее смятение, придвинулся ближе. Он с нежностью обвил ее рукой за плечи, пытаясь успокоить.
Эта ложь была частью ее. Но главное, Лили в нее верила. Она боялась причинить какое-либо беспокойство. Она заботилась об Эбигейл, делала все, что в ее силах, оберегая сестру. Это была ее обязанность. А теперь Лили не могла просто стереть эти двадцать пять лет уверенности в том, что она чужая.
– Лили, с прошлым покончено, – сказал Эдж.
Он потянул Лили к кожаному креслу и сел, нежно привлекая ее к себе, позволяя ей расслабиться и все еще удерживая на весу ее обожженную руку.
Но отмахнуться от прошлого не получалось. Оно снова и снова пронзало сердце Лили, и она не могла помешать обидам каждый раз с новой силой всплывать в памяти.
– Я очень не хотела жить у матери, когда она впервые уехала от отца. Мы с сестрой скучали по родному дому. В какой-то момент мама увлеклась общением с новыми друзьями и согласилась отпускать нас погостить домой. Однажды, когда она рыдала несколько дней и выносить это было уже невозможно, я решила, что просто обязана найти для нас способ вернуться к отцу.
– Вашей гувернантке стоило забрать вас.
Гувернантка не могла сделать это без разрешения, а ждать Лили уже не могла.
– Я послала служанку сказать кучеру, чтобы он готовил экипаж. Мама, случалось, передавала указания слугам через меня, и это не вызвало подозрений. Потом я дала Эбигейл задание отвлечь внимание кучера. Ей нужно было внезапно выскочить перед лошадьми, упасть и вести себя так, словно она пострадала. Пока кучер проверял, что с ней, я хлопнула дверцей кареты, позвала Эбигейл и сказала ему, что гувернантка уже села внутрь. И мы поехали к папе домой. Два дня мы прятались в мансарде, и кухарка наверняка заметила, что мы совершали набег на кладовку с продуктами, забирали воду и всю еду, которую только могли унести. Никто нас не искал, и мы устали скрываться, поэтому вернулись в свои комнаты. Мы до сих пор смеемся, вспоминая эту историю. К тому времени гувернантка тоже вернулась в папин дом, и мы продолжили уроки, словно ничего и не пропускали.
