После того ожога он принял какие-то лекарства в доме арендатора, но они не помогли справиться с болью. Эдж тяжко страдал, а потом его наконец-то доставили в его комнату, где он и потерял сознание. Гонт не знал, успели ли дать герцогу настойку опия. А потом арендатор привез врача – и успел выбить ложку из руки Гонта, не допустив опасной передозировки. Человек, которого никогда не приглашали в дом Эджа, спас его.
Эдж слышал молитвы, много молитв, и не сомневался, что попал в ад, таким сильным было пламя. Он смутно думал о том, что у него просто не было времени сделать что-то настолько плохое, чтобы заслужить это. Он только работал, выполняя свой долг. Да, у него случались промахи, но, в конце концов, он был лишь человеком.
Чтобы выжить, от него потребовалась вся сила воли. Но теперь у него была Лили – женщина, сумевшая вырасти невинной и бесхитростной в мире, который так и втягивал ее в нечто плохое.
Он потянулся к колокольчику, чтобы вызвать Гонта. Этим утром камердинер уже заходил в комнату, чтобы раздвинуть занавески и разбудить его. Эдж отослал Гонта, желая подольше насладиться сном и мечтами о Лили.
Эдж окинул взглядом комнату. Что-то синее висело на подлокотнике кресла. Короткий женский жакет. Эдж не помнил, чтобы аккуратно снимал его с Лили прошлой ночью. Жакет наверняка валялся на полу между дверью и окном.
Теперь Эдж клял себя на чем свет стоит. Гонт не произнес бы ни слова, но он понял, что произошло. А Лили так хотела сохранить все в тайне – тайне, которую знали бы только они двое.
Глава 12
Когда пришел Эдж, Лили пыталась одолеть смущение, но ее щеки предательски горели. Отец позвал ее, и после разговора было решено: отныне ей официально оказывают знаки внимания.
А потом отец продолжил говорить о банковских вкладах, полученной от инвестиций прибыли, рисках и выгодах.
Лили знала, что таким образом отец напоминал Эджворту о том, что она была бы замечательной инвестицией, крайне маленьким риском и выгодной женой. Из его уст это было высшей похвалой.
Эдж кивал.
Лили молчала, пока Эдж и отец обсуждали финансовые вопросы. Похоже, чтобы считаться девушкой, за которой ухаживают, ей не требовалось даже находиться в этой комнате.
В дверном проеме появилась Эбигейл.
– Кто-нибудь видел мой гребень для волос, украшенный гранатами? – спросила она, входя в комнату.
– Это мой гребень для волос, и он лежит в моей шкатулке для драгоценностей, – тихо сказала Лили.
– Спасибо, – радостно пропела Эбигейл, усаживаясь. – Я знала, что ты найдешь его для меня. Ты такая организованная!
Теперь отец стал говорить о выносливости женских предков Лили, которые пережили засуху, чуму и голод, умели управлять домашним хозяйством любых размеров и рожать младенцев-великанов, не пропуская стежков в вышивании. И чуть ли не каждую секунду Эбигейл встревала, напоминая отцу о какой-нибудь драгоценности, унаследованной Лили от предков.
Наконец отец поднялся, поправил сюртук, посмотрел на Эбигейл и сказал:
– Я готов к мороженому в кафе «У Гюнтера». Эбигейл, почему бы тебе не поехать со мной?
Он никогда не питал слабости к мороженому.
– О, мороженое… – вздохнула Эбигейл. Ее любимое. – Но кто останется здесь?
– Я пришлю экономку, она побудет тут. – И отец вывел Эбигейл из комнаты.
Лили сомневалась, что он поговорит с экономкой. До нее донеслись отзвуки разговора Эбигейл с отцом, пока они спускались по лестнице. За последний час отец произнес больше слов, чем Лили слышала от него за целый год.
Ее отец – банкир. Дважды он предлагал Лили рассмотреть кандидатов в мужья – богатых и пожилых. А герцога он всегда предназначал для Эбигейл. Как и все остальные, кроме, судя по всему, самого Эджворта.
Лили потянулась к шнурку звонка и вызвала горничную, чтобы та принесла чай.
Лили вдруг заметила, какие у Эджа густые ресницы. Она никогда прежде не обращала на это внимания, не в силах отвлечься от синевы его глаз. Ничьи другие глаза не увлекали ее так, как глаза Эджа.
– Лили, – окликнул Эдж. – Сегодня ночью я отдам тебе жакет, который ты забыла у меня.
– Жакет! – очнулась она. – Да. Сегодня ночью. Поверить не могу, что я его забыла.
– А я могу. – В его глазах отразилась улыбка. – Было темно. И на уме у тебя было кое-что другое.
– Верно. Очень темно.
В гостиную вошла горничная с подносом.
– На удивление тепло для этого времени года, – без перехода продолжил Эдж. – Но мы не получили всей порции дождей. Наверняка еще наверстаем упущенное.
– Цветам дожди только на пользу.
Неужели другие люди говорят об этом во время ухаживаний? Лили все это казалось полным вздором. Цветы красивые. Дождь мокрый. Солнце теплое.
Горничная ушла, и Эдж взял с тарелки апельсиновый бисквит. Синие глаза пронзили Лили, и тепло разлилось у нее внутри.
– Мой любимый, – сказал он.
– Мой – тоже, – отозвалась Лили, пробуя свой бисквит.
Они изредка обменивались парой слов, вяло поддерживая беседу, потому что вместе им было комфортно даже молчать.
Когда пришла пора уходить, Эдж нежно поцеловал Лили на прощание.
Вскоре после того, как он ушел, – чего, должно быть, и ждал посыльный, – в гостиную вошла горничная с вазой пышных лилий.
Лили провела пальцем по цветку. Она ошибалась. Она любила лилии.
В два часа ночи Лили вышла в сад. Ее туфли быстро промокли от травы, влажной после прошедшего ливня. Эдж стоял, держа на весу жакет, и она тут же сунула руки в рукава. Но Эдж не отпустил жакет, а запахнул его на Лили, обнимая ее.
– Давно ты здесь? – спросила она. Эдж укутал ее. Воротник его шерстяного пальто коснулся ее шеи. Лили дрожала, но не от холода.
– Нет. Я вышел, когда закончился дождь.
Опять погода…
– Пойдем в дом, – сказал Эдж.
Вот так просто. Возможно, погода все-таки означала нечто, чего она до конца не понимала. Эвфемизм. С другой стороны, в таком случае ей рассказала бы об этом мать. Та считала, что должна поведать Лили обо всех интимных сторонах и страданиях жизни, чтобы дочь была к ним готова. Мать питала благие намерения, пытаясь защитить ее от ошибок, которые причинили бы боль.
Но это не готовило Лили, это приводило ее в ужас. Все эти истории о разбитых сердцах и беспечности мужчин, о том, что, поддавшись однажды страстям, ты никогда уже не сможешь сдерживать их. Они будут управлять тобой.
Но Лили не чувствовала, что ею что-то управляет. От одного взгляда на Эджворта она ощущала себя в полной безопасности, окутанной силой – и по-настоящему живой.
Она повернулась в его объятиях, оказавшись к нему лицом.
