Что вы думаете об этом интервью и какие вопросы вам хотелось бы услышать? Давайте — задайте их себе и сами ответьте.
Нормальное, мне кажется, интервью. Сдается мне, кто-то будет недоволен, что ответам недостает лоска и эрудиции, но потом пойдет и купит мои книги. Я не могу придумать себе ни одного вопроса. Для меня получать деньги за то, что я пишу, — это как ложиться в постель с красивой женщиной, а потом она встает, лезет в кошелек и протягивает мне горсть купюр. Я возьму. Давайте на этом и закончим?
Пленки Чарльза Буковски
Режиссер Барбе Шрёдер. Январь 1985 г.
«The Charles Bukowski Tapes». Продюсер и режиссер — Барбе Шрёдер. Les Films du Losange.
Прокат: Lagoon Video, Volume 1, No. 2, «Starving for Art», and No. 4, «Nature». January 1985.
Природа
Ладно.
Тебе не нравится Природа.
Бывают шлюхи от природы.
Деревья, поля…
Мне от них скучно. Карл Вайсснер повез нас путешествовать по Германии, показывал нам холмы, холмы и зелень, и я стал задремывать. Блядь, я как-то читал стихи где-то в Орегоне или Вашингтоне. Нас вез какой-то мужик. После чтений, на которых я должен был изнасиловать какую-то училку английского… когда я туда добрался, мне было уже так скучно, что и хрен не вставал. Деревья, зелень. Это нормально, нормально, только все равно в конечном итоге омертвляет. (Показывает на небеса.) Сплошь зеленые деревья, зеленые деревья, зеленые деревья. Ладно. Нормально. И что с этим делать?
Мне подавай города. Мне подавай смог. Мне понравилось, как этот парнишка мне сказал в Париже, король… чего? — а, король панков, ну да. Он сказал: люди жалуются на смог. А я его люблю. Парнишка постоянно «молниями» чиркал. И знаешь, смог можно любить, по-честному. Ощущение хорошее. Выходишь наружу и… (Делает вдох.) Ты его часть, блядь, идешь в смоге, живешь в смоге. Любишь здания, любишь инфляцию. Есть существа, которые приспосабливаются к условиям. Будут люди смога, люди инфляции. Чем выше цена… настанет день, и ты зайдешь куда-нибудь поесть, а официантка скажет: «Ну, за сэндвич с бараньей ногой — триста шестьдесят пять долларов». А ты ей: «И только? Да я заплачу пятьсот шестьдесят пять, а триста шестьдесят пять долларов — это вам на чай!» Это люди, которые выживут, понимаешь? Они готовы к инфляции, готовы к смогу! Они такое обожают! Какая разница? Это же всё в голове. Валяй по течению! На, вот тебе пятьсот долларов на чай! Нет, ладно. Это ничего не значит, если только сам не хочешь какого-нибудь смысла, черт! И ты дальше меняешь правительства, меняешь женщин, какая разница? Ну вот, опять на женщин съехали…
Голодать за искусство
Ты сказал, что голод не создает искусства, что он создает много чего, но главным образом — время.
О да. Ну, это, в общем, самая суть. Не тратил бы ты на это пленку. Но знаешь, если работаешь по восемь часов и получаешь в час пятьдесят пять центов… Если сидишь дома — никаких денег не получишь, зато у тебя есть время записывать что-нибудь на бумагу. Я, наверное, из тех диковин нашего времени, кто голодал за искусство. По правде голодал, знаешь, только чтобы двадцать четыре часа в сутки мне никакие люди не мешали. Я отказался от еды, отказался от всего, только чтобы… Я был чокнутый. Я был упорен. Но видишь ли, беда в том, что можно быть упорным чокнутым и все равно ничего не суметь. Упорство без таланта бесполезно, понимаешь Меня? Одного упорства недостаточно. Можно голодать и все равно этого хотеть… Эй, ты знаешь, я знаю. И сколько еще это знают? Голодают в канавах, и ничего им не удается.
Но ты же знал, что у тебя талант.
Так они все тоже так думают! Откуда тебе знать, что ты — единственный и неповторимый? Такого не знаешь наверняка… это выстрел в темноте. Принимаешь это или становишься обычным цивилизованным человеком с восьми до пяти. Женишься, заводишь детей, семейное Рождество: «А вот и бабушка! Здравствуй, бабуля… заходи, ну ты как там?» Знаешь, блядь, я такого не выносил, я б себя лучше прикончил! Наверно, у меня это в крови, того, что вокруг, я терпеть не мог — всей этой жизненной тягомотины. Не переваривал семейной жизни, не переваривал жизни на работе, я вообще ничего не переваривал, на что ни посмотришь. Я решил, что лучше стану голодать, но добьюсь своего, сойду с ума, прорвусь или сделаю что-нибудь. Если б даже у меня с писаниной не получилось, я все равно не смог бы с восьми до пяти. Я б на себя руки наложил. Прошу прощения, но улиточьего шага я принять не мог: Джанни Карсон, С Днем Рожденья, Рождество, Новый Год. Для меня это самая мерзкая мерзость. Поэтому я положился на удачу, выстоял, кто-то где-то взял у меня стихотворение или рассказ. А теперь я вот посиживаю, винцо попиваю и говорю о себе, потому что вы, ребята, задаете мне вопросы, — а вовсе не потому, что я вам отвечаю, да?
Ладно
Туз Накосяк
Чарльз Буковски: Величайший ебила на свете. 1987
«Charles Bukowski: The World’s Greatest Fucker», Ace Backwords, Twisted Image, January 29, 1987, p. 1.
Ну, как поживаете? (У, отличное начало, а?)
Примерно так же. Ставлю на лошадок, возвращаюсь вечером, открываю бутылку вина и печатаю. Не каждый вечер печатаю, где-то через два на 3-й. И никогда не печатаю, если не хочется.
Новой книгой довольны?
Мне кажется, новая книга на уровне остальных. Мне кажется, она держится вполне остойчиво, сюжетное наполнение меняется (иногда), ну и, в общем, все.
А со здоровьем как?
Я за свою жизнь выпил и пью до сих пор столько, что должен быть покойником. Пару лет назад я даже весь проверился. Док ничего плохого не нашел. Печень нормальная и так далее… Я рассказал ему, как живу, а он только и ответил: «Я не понимаю». Так что мне СИЛЬНО ПОВЕЗЛО, знаете ли. Хотя желания жить долго у меня нет. 80 лет достаточно. Осталось еще 14. И, как любой человек, я бы предпочел избежать долгой изматывающей болезни.
Сейчас вы что пьете?
Божоле «Миррассу 1984 Гамэ».
Вы говорите: «Дурдомы, трущобы и кладбища забиты такими, как я». Что, по-вашему, уберегло вас от этой судьбы?
Ну, из трущоб я выбрался, а кладбище пока ждет. А что в дурдом не попал… Я, наверное, просто никогда никому не причинял особого вреда, а безумие высвобождалось на бумаге.
Как вам в голову пришла блистательная мысль писать стихи, имеющие отношение к реальности?
Меня Поэзия давно удручала — я считал, что это надувательство, скользкое и фальшивое, развлечение для снобов. Почти вся поэзия эта по-прежнему такова. Я же начал записывать слова как можно яснее, потому что от иных способов блевать хотелось. А когда человек говорит по-простому, он скорее будет говорить о вещах реальных. Но мне пришлось добиваться признания такой манеры много-много лет. Редакторы желали старой поэтической писанины и поз, а я не мог, не хотел. В моем нежелании писать устаревшую чушь не было ничего героического. Скорее простое упрямство.
