Вот к умственной боли приспособиться нельзя. Не подпускайте ее ко мне.
О психиатрии
Что получают психиатрические пациенты? Они получают счет.
Мне кажется, проблема отношений между психиатром и пациентом в том, что психиатр работает по учебнику, а пациент к нему поступает из-за того, что с ним или с ней сделала жизнь. И хотя в учебнике может оказаться что-нибудь полезное, страницы в книге никогда не меняются, а пациенты всегда немного отличаются друг от друга. Индивидуальных проблем больше, чем страниц. Ясно? Слишком многие сходят с ума от одной фразы: «Столько-то долларов в час; когда звенит звонок, ваше время истекло». От одного этого тот, кто близок к помешательству, совсем помешается. Только они начнут раскрываться, только им станет хорошо, как мозгоправ говорит: «Сестра, следующего, пожалуйста», а цена уже зашкаливает, и это тоже ненормально. Все это настолько житейски, что смердит. Парень хочет взять тебя за жопу. Он не желает тебя исцелить. Ему твои деньги подавай. Когда звенит звонок, вводите следующего «психа». И чувствительный «псих» поймет, что, когда зазвенит звонок, ему пиздец. Безумие лечить нельзя по часам, да и счетов тут не бывает. Большинство психиатров, которых я видел, сами близковато к краю стоят. Но им слишком комфортно… Мне кажется, им всем чересчур комфортно. Мне кажется, пациенту не помешает увидеть немного безумия и у самого врача. Ай-ай! (Раздраженно.) ПСИХИАТРЫ СОВЕРШЕННО БЕСПОЛЕЗНЫ! Следующий вопрос?
О вере
Вера — это нормально для тех, у кого она есть. Только меня ею не грузите. У меня больше веры в своего сантехника, а не в вечное существо. Сантехники хорошо работают. После них говно течет как надо.
О цинизме
Меня всегда обвиняли в том, что я циник. По-моему, цинизм — показуха. По-моему, цинизм — слабость. Он говорит: «Всё не так! ВСЁ НЕ ТАК!» Понимаешь? «Это не так! То не так!» Цинизм — слабость, которая не дает человеку приспособиться к тому, что происходит в данный момент. Да, вот именно, цинизм — слабость, как и оптимизм. «Солнышко светит, птички поют — улыбайся». Это тоже параша. Правда залегает где-то посередке. Что есть, то и есть. А если ты не готов… очень жаль.
Об общепринятой морали
Ада, может, и нет, но те, кто судят, запросто могут его создать. Мне кажется, люди слишком ученые. Во всем. Им надо понимать, что с ними происходит, как на это реагировать. Придется здесь использовать странное понятие… «добро». Не знаю, откуда оно берется, но у меня такое чувство, что в каждом из нас от рождения есть некий нерушимый штамм добра. Я в Бога не верю, но верю в то, что это «добро», как по трубе, течет сквозь наши тела. Его можно взращивать. Это всегда волшебство, когда на забитой трассе чужой человек сдает вбок, освобождает тебе место, чтоб ты мог полосы поменять… Это вселяет надежду.
Об интервью
Это почти как в угол загоняют. Неловко. Поэтому я не всегда говорю всю правду. Мне нравится дурака валять и как-то отшучиваться, поэтому развлечения и трепа ради я выдаю какую-то дезу. Если хочешь про меня что-то узнать, никогда не читай интервью. И на это забей.
Марго Догерти и Тодд Голд
Вечно бухой поэт Чарльз Буковски сочиняет в «Пьяни» гимн себе, и Голливуд ему подпевает. 1987
«Boozehound Poet Charles Bukowski Writes a Hymn to Himself in Barfly and Hollywood Starts Singing Too», Margot Dougherty and Todd Gold, People, November 16, 1987, pp. 79–80.
Старый пузатый пьянчуга с пивом в руке шаркает по гостиной. Лицо его — топографическая карта оспин и бородавок. У двери висит крохотный автопортрет. Пьянчуга ему ухмыляется.
— Крутой, — скрежещет он, как У. К. Филдз. — По-моему, я Богарт.
Другие про Чарльза Буковски думают хуже. К шестидесяти семи годам он почти всю жизнь спустил на дешевое пойло и девок еще дешевле, растратил на потасовки в сомнительных барах. Радость ему приносило писательство, особенно когда не приходилось отрываться от бутылки. Она непременно должна стоять рядом.
— Непременно, — подтверждает он. — Если я сам не развлекаюсь, никто не развлекается.
Четыре романа, пять сборников рассказов и более тысячи стихотворений обеспечили ему в США небольшую, но преданную армию поклонников. Хэнку, как его называют, нравится быть «привитым вкусом». Для пропитого лауреата канавы известность — проклятие. И вот известность пришла.
Его имя всплывает в колонках сплетен. Он ужинает с Норманом Мейлером, возит Шона Пенна на скачки, его навещает Мадонна.
— Зачем это, — интересуется сосед, — к тебе станет заглядывать Мадонна?
А затем, что Хэнку случилось стать той скандальной знаменитостью, что сочинила «Пьянь» — картину, успешную и у критиков, и в прокате, и она превратила Буковски в популярную голливудскую фигуру.
— Из-за нее я начинаю подозревать в себе отсутствие способностей, — говорит Буковски, который уже наблюдал, как его роман «Истории обыкновенного безумия»
[136] превратился в кинопровал 1983 года: на просмотре автор «орал в экран». Сценарий «Пьяни» Буковски писал по смутным воспоминаниям о том, каким был в двадцать пять лет. Это история беззастенчиво пьющего писателя (Микки Рурк) и его возлюбленных — Ванды (Фэй Данауэй) и «Мистера Макклири» (дешевого виски). «Нью-Йорк таймс» назвала фильм «классикой». Буковски считает его ломтем жизни — своей жизни. И тем не менее говорит:
— Это чертовски хорошее кино.
А успех мог бы никогда и не прийти. После того как французский режиссер Барбе Шрёдер в 1979 году заказал Буковски сценарий за двадцать тысяч долларов, поиски продюсера заняли шесть лет. «Написано мило, — говорилось в отказах, — но кого волнует, что происходит с пьяницей?»
Когда сценарий прочел Шон Пенн, его взволновало. Пенн предложил на главную роль себя — за доллар.
— Тогда у нас был товар нарасхват, — говорит Буковски.
Но Пенну хотелось, чтобы ставил фильм его приятель Деннис Хоппер — еще один знаменитый бывший изгой Голливуда. А Буковски не хотел бросать Барбе.
Тут появились Микки Рурк и «Кэннон филмз» с бюджетом около четырех миллионов.
Прототип Рурка превозносит актера.
— Он выкладывается по-настоящему, — говорит Буковски.
Как ни удивительно, Рурк признаёт, что не поклонник Буковски.
— Может, он и любит выпить, — говорит актер, у которого алкоголиком был отец, — но я не обязан его за это уважать.
Буковски жалеет о такой реакции.
— Даже наркоманам общество сочувствует, — говорит он. — А пьяниц за людей не считают.
Буковски родился в Андернахе, Зап. Германия, и переехал в Л.-А. в четыре года. Он очень боялся своего отца, прусского молочника, который регулярно его бил. Впервые Буковски выпил в тринадцать лет; он утверждает, что переносить боль ему стало легче. После двух лет на отделении журналистики городского колледжа Лос-Анджелеса, в начале Второй мировой войны, он бросил учебу. Следующие десять лет писал и бродяжил по стране. В тридцать шесть такой режим непрерывного и неразборчивого пьянства привел его в лос-анджелесскую больницу с кровоточащей язвой. Влив в него тринадцать пинт крови, его выпустили и велели никогда больше не пить. Он отправился прямиком в бар.
