Да. Ничего. Эта блядина стоит в углу уже несколько месяцев. Последнее, что я посмотрел, — «Пленки Буковски». Неплохо.
Вас развлекают новости по телевизору?
Нет. Они насквозь фальшь и подделка — я имею в виду дикторов. Где только находят таких людей?
Как вам работается в голливудской системе? Вас не выебли (как буквально, так и фигурально)?
Немного, но не сильно. Я ухожу оттуда.
Вы встречались с Микки Рурком и Фэй Данауэй? Как они?
Да. Микки Рурк — очень человечный парень, как на площадке, так и вне ее. А в «Пьяни» он по-настоящему выложился. Я ощущал его наслаждение и изобретательность. Фэй Данауэй не сравнится с ним талантом или человечностью, но роли своей соответствует.
Когда вы работали над фильмом, вам предлагали кокаин?
Нет. Ну, может, на нескольких вечеринках. Мне понравилось. Но мне и выпить помногу предлагали, так что я этим пользовался.
Что вы думаете о журнале «Филм Трет»?
Я его не читаю. Жена моя временами — да. У меня проблема — я вообще читать не могу. Просто из рук выпадает.
Если вам будут платить, вы не согласились бы для него писать?
Нет, потому что кино меня не интересует.
Что-нибудь напоследок?
По-моему, я где-то потерял одну страницу ваших вопросов. Но я помню — вы вроде спрашивали, какое кино мне нравится?
Ну, мне понравились «Голова-ластик», «Над кукушкиным гнездом», «Человек-слон» и «Кто боится Вирджинии Вульф?»
[137].
Все равно спасибо, что спросили. Мне нынче надо быть осторожнее. Сегодня ел в «Муссо и Фрэнке», и официант знал, как меня зовут.
Ладно, Гор, держите хвост пистолетом…
Спасибо, что уделили нам время (если вы его уделили).
Хо, блядь, на здоровье…
Бук
Джей Догерти
Чарльз Буковски и дух изгоев. 1988
«Charles Bukowski and the Outlaw Spirit», Jay Dougherty, Gargoyle 35, 1988, pp. 98—103.
Об успехе в Западной Германии, о письмах Карлу Вайсснеру и вообще о переписке
В Западной Германии продано больше двух с половиной миллионов экземпляров ваших книг. Их отыщешь в любом универмаге, на каждом вокзале и, разумеется, во всех книжных магазинах. Как сказал ваш переводчик на немецкий Карл Вайсснер, теперь они уже продаются сами — им не нужна реклама. Чем вы объясните свой феноменальный успех там?
Мне сдается, немецкая публика азартнее и лучше воспринимает новые способы выражения. Почему так, я не знаю. Здесь, в Штатах, похоже, предпочитают более застойную и безопасную литературу. Здесь людям не хочется, чтоб их трясли или будили. Они предпочитают всю жизнь проспать. Безопасное и старое кажется им хорошим.
Но что, по-вашему, видит в этой литературе немецкая публика? В некоторых стихах вы утверждаете, что успех вызван единственно работой ваших переводчиков.
С немецкими читателями, я полагаю, играет роль и то, что я там родился. Это не помогает продажам миллионными тиражами. Может, тысяч сто. Я же диковина. Мои переводчики? Ну, они, вероятно, дьявольски хороши. Книги, судя по всему, неплохо расходятся во Франции, в Италии, Испании. В Англии — нет. Кто знает почему? Я не знаю. Понимаете, я стараюсь, чтобы выбор слов и структура строки оставались простыми и голыми. Это не значит, что я ничего не говорю. Это значит, что я говорю прямо, без дымовой завесы. Англичане и американцы привыкли к устарелой литературной трепотне, то есть когда их убаюкивает все та же прежняя херня. Если они читают и понимают, что это неинтересно, или не понимают вообще, они часто делают вывод, что это глубоко. На мой взгляд.
Как вы считаете, почему американцы приняли вас без особого восторга? Проблема в распространении, в том, что ваш издатель Джон Мартин не располагает средствами, скажем, нью-йоркского издателя на рекламу и возможностями довести ваши книги до всех возможных точек сбыта?
Да, у «Блэк спэрроу пресс» ограниченное распространение, какая уж тут известность? Они много лет печатают одну мою книгу за другой, и у большинства до сих пор не закончились тиражи и они есть в наличии. Мы с «Блэк спэрроу» начинали чуть ли не вместе, и я надеюсь, что вместе и закончим. Это будет правильно.
Перейди я к крупному нью-йоркскому издателю, у меня могли бы увеличиться американские продажи и я мог бы разбогатеть, но сомневаюсь, что продолжал бы писать так же умело и с такой радостью. Кроме того, сомневаюсь, что меня бы принимали там без цензуры, как в «Блэк спэрроу». По-моему, я в лучшем из писательских миров: знаменит где-то там, а работаю тут. Боги уберегли меня от множества ловушек, подстерегающих среднего американского автора. «Блэк спэрроу» обратились ко мне, когда никто больше не обращался. И это после того, как я побывал обычным разнорабочим и голодающим писателем, которого игнорируют крупные издательства и почти все крупные журналы. Неблагодарно было бы с моей стороны переметнуться к крупному нью-йоркскому издателю. И ни малейшего желания у меня нет.
В ваших первых письмах Карлу Вайсснеру — а ваша переписка началась в 1961 году — чувствуются невероятная энергия, злость и глубина. Из всех ваших писем, что я видел, они, пожалуй, самые насыщенные. Однако Вайсснер в то время был простым студентом, вы с ним прежде не встречались и не слышали о нем. Почему вы стали тогда писать ему письма? Как вы тогда жили, как смотрели на жизнь?
Понятия не имею, как у нас с Карлом завязалась переписка, — почти тридцать лет прошло. Но как-то мы начали. По-моему, он увидел мои работы в американских маленьких журналах. Мы начали переписываться. Письма у него были язвительные, забавные (и живые как черт знает что), и он невероятно подстегивал мою борьбу в потемках. Письмо от Карла Вайсснера и было, и остается вливанием жизни, надежды и ненапряжной мудрости. Я тогда работал на почте, жил с чокнутой алкоголичкой и продолжал писать. Все наши деньги уходили на бухло. Мы жили в тряпье и трепете яростного отчаянья. Помню, даже на ботинки у меня денег не было. Я ходил по своим почтовым маршрутам похмельный и злой, а гвозди из подметок вгрызались мне в пятки. Всю ночь мы пили, а мне вставать в пять утра. Когда я писал, из этого рождались стихи, и письма от Карла были для меня единственным добрым волшебством.
Как вы себе представляли Карла?
