— Лучше никого не слушать, — говорит он, — особенно в Европе, где я для них — как Мик Джаггер. Иду по улице, а люди: «Буковски! Буковски!» Утомляет, хотя у меня был отличный случай в последний мой приезд в Париж. Я сидел в уличном кафе, а из ультрашикарного ресторана напротив вышел официант и сказал: «Извините, это вы — великий писатель Буковски?» Я говорю: «Ну а то!» Он щелкает пальцами, и ниоткуда возникают пятеро парней… Все по-официантски разряжены, становятся перед мной в ряд, а затем не моргнув глазом все разом кланяются. Разворачиваются и уходят — никаких слов не надо. Прекрасно!.. Я вспоминаю об этом моменте, когда проклинаю себя из-за Сартра. Знаете, он же хотел со мной встретиться, но я ответил: «Фигу, малыш!» Меня Сартр ни под каким соусом не интересовал, у меня бутылка рядом стояла. Но я тут недавно прочел из него что получше, и это чертовски отличная литература. Жалею, что отказал ему, а потом думаю: «Да какого черта, все наверняка закончилось бы тем, что мы надоели бы друг другу до смерти» — и вместо этого вспоминаю моих кланяющихся парижских официантов…
Слава наконец обмахнула крылом изрытое лицо Чарльза Буковски, когда режиссер Барбе Шрёдер воспел годы становления писателя в фильме «Пьянь». В итоге получился просто адекватный фильм по-Буковски; вероятно, это объясняется тем, что заглавную роль сыграл Микки Рурк, а не Шон Пенн. Пенну отчаянно хотелось сделать этот фильм, но с Деннисом Хоппером в режиссерском кресле. Буковски подчеркивает, что у него не было иного нравственного выбора — только поддержать кандидатуру Шрёдера.
— Мне было плевать, какие там цепочки у Хоппера на шее болтаются. Но Шон был то что надо! Я знал, что ему хватит дикости — гораздо больше, чем Микки Рурку, который вообще к спиртному не прикасается! Со временем Шон мне очень понравился, особенно после того, как он пришел в гости с Мадонной. Она принимается говорить о Суинберне! Я, как водится, пошучиваю: Мадонна-де хочет стать хиповой. Шон злится. Уже встает, но я ему говорю тихонько: «Сядь на место, Шон, ты же знаешь, детка, что я тебя сделаю». Он садится, а я думаю: «Мне нравится этот парень…» Но Барбе так дрался за деньги под этот фильм. Когда голливудские студии стали его наебывать, он купил бензопилу. Заходит на студию, прямо в кабинет к руководству, и ее заводит. И говорит этой жирной сволочи: «Так, каждые десять минут, что вы не будете давать мне денег на мой фильм по Буковски, я буду отпиливать себе по пальцу». Я думаю, они докумекали, что он не шутит, потому что деньги ему дали!
Дальше Буковски, само собой, описал эпопею с «Пьянью» в романе «Голливуд». Хотя декорации в его прозе сменились — не почтамт, а киностудия, — метод, которым Буковски во всех деталях описывает собственную жизнь, остался тем же. Даже имена героев романа мало чем отличаются от прототипов — это слегка измененные Жан-Люк Модар, Дэвид Цынч и Веннер Церхог. «Голливуд», подобно многим работам Буковски, неровен, но, как обычно, взгляд писателя безошибочно точен, и ни одна другая книга не подбирается так близко к растленному сердцу американской киноиндустрии.
Однако неизбежную переоценку творчества Буковски намечает следующая после «Голливуда» книга — «Рагу седьмого десятка», умопомрачительное 375-страничное собрание стихов и рассказов.
«Рагу» было принято всеми, от «Нью-Йорк таймс» до «Таймс литерари сапплмент», и Буковски до сих пор вздрагивает. В книге очерчивается его знакомое наследие — бродяги и шлюхи, разнорабочие и неудачники на скачках; темы его — по-прежнему утрата и пьянство, заводящее по ту сторону отчаяния. Но в книге ощущается черная ирония: теперь Буковски пишет и о новом в своей жизни — о бассейне, доме, машинах, компьютере и близости смерти. И делает это с теми же индифферентностью и романтизацией — мол, все пропало, — что сквозили в его ранних работах.
— Пожалуй, неплохая писанина для старика — и да, я теперь, может, боюсь потерять душу. Написав первое стихотворение на компьютере, я волновался, что эти слои потребительских мук меня придушат. «Захотел бы старик Достоевский такой малышкой пользоваться вообще? — спросил я и сам себе ответил: — Черт, ну еще бы!..» Внутри я ощущаю то же самое — только сильнее, и пишу я с возрастом лучше. Сейчас вот пробую нечто новое. Я называю это «Макулатурой» — сразу могу сказать, ничего грязнее и зловещее я в жизни не писал. Про частного детектива Ники Баллейна (!) — и для разнообразия он не я. Издатели нервничают, потому что книга бьет сильно через край. По-моему, они там меня слишком полюбили, так что я их этой «Макулатурой» немножко пощекочу. Меня либо распнут, либо все начнут писать, как я. За это стоит выпить!..
Но черт, я ж не собираюсь останавливаться. Каждый день просыпаться около полудня, завтракать с Линдой, потом ездить на бега, ставить на лошадок и стараться избегать тех, кто говорит: «Привет, Буковски, прототип пьяни!» Потом вернусь, поплаваю в бассейне, мы поужинаем, потом я поднимусь к себе, сяду за компьютер, раскупорю бутылочку, послушаю Малера или Сибелиуса, попишу — вот в этом ритме, как всегда. Поэтому теперь, пока мы следующую пробку дергаем, скажи-ка мне, малыш: как у меня жизнь?
Нил Гордон
Чистота и выживание: Джон Мартин и «Блэк спэрроу пресс». 1992
«Purity and Survival: John Martin and Black Sparrow Press», Neil Gordon, Boston Review, November-December, 1992, pp. 26–27.
Чарльз Буковски не дает интервью. Ему и не надо, а если б и надо было, он бы все равно не давал: вероятно, нет сейчас в Америке литературной фигуры, что совершила бы меньше для саморекламы или больше для того, чтобы литературный истеблишмент счел ее для себя неприемлемой. С тех пор как в конце 1960-х Джон Мартин отыскал Буковски на лос-анджелесском почтамте и стал регулярным издателем этого автора, участь Буковски значительно переменилась к лучшему. Человек, сыгранный в фильме «Пьянь» необузданным, бухим, сексуальным и безудержным Микки Рурком, ныне опубликовал более трех дюжин поэтических и прозаических книг, и его работы включены в «Нортоновскую антологию американской поэзии». Даже без авторских отчислений из Германии и Франции, где его книги — бестселлеры, Буковски, по моим догадкам, человек зажиточный. Он не дает интервью — ни знаменитым, ни влиятельным; однако в ответ на мою просьбу поговорить с ним — не о нем, о его издателе — он немедленно мне перезвонил и пригласил в гости.
Под вечер я, исполненный трепета, подъезжал к дому мистера Буковски на юге от Лос-Анджелеса. Крутой нрав Буковски знаменит, как и его нетерпимость к так называемым интеллектуалам Восточного побережья. Но больше всего меня пугало то, что сейчас я увижу человека, которого давно считаю одним из величайших писателей нашего века. Собственно, его книги и вывели меня на издательство «Блэк спэрроу». В его работах задокументирована жизнь, наполненная неимоверной борьбой с пьянством и унижением низкооплачиваемого труда, — это само собой, но на более глубоком уровне в них звучит истинный отказ прогибаться под мир фальши, с которым все мы, так или иначе, заключаем договор о сотрудничестве. Авторский голос, под чьей жесткостью, простотой и честностью зачастую кроются стилистический размах и интеллектуальная тонкость, по моему опыту, уникален, и, когда Буковски превращается в лирика, его работы поражают совершенно оригинальной и мощной поэтической красотой.
