— Я дал ему то, что он просил. И, сказать по правде, он меня достал.
— Ты меня постоянно достаешь, — заметил Иван. Даже спустя все эти годы и несмотря на постоянно улучшающиеся искусственные челюсти, его слова по-прежнему оставались неразборчивыми. Пласталевые зубы совершенно не улучшали его произношения. — Это значит, что я могу тебя застрелить?
— Парень потерял половину кишок. Его внутренности были покрыты призрачным грибком. Говорю тебе, случись такое со мной, я бы надеялся, что ты пристрелишь меня. Ты бы сделал мне одолжение.
— Я бы сделал одолжение остальным, если бы пристрелил тебя прямо сейчас.
— Обхохочешься, — сказал Антон.
— Видел там что-то интересное? — спросил я. — Повезло, что снайпер-еретик не снес твою тупую башку. Им только дай возможность.
— Я убил последнего два дня назад, когда тот застрелил лейтенанта Йенсена. Это научит их впредь так не делать.
— О подкреплениях слышал? — спросил я. — Они постоянно присылают в сектор новых снайперов, чтобы заменять убитых нами.
Антон почесал голову, со скользким скрежещущим звуком проведя пальцами по керамитовому шлему — пантомима идиотизма.
— Подкрепления? Подкрепления? Я уже где-то слыхал такое словцо, когда-то давно. А, это не то, что верховное командование постоянно обещает нам вместе с боеприпасами, едой и формой, а потом благополучно забывает? Или я спутал его с припасами? Мы сидим в этой чертовой дыре уже почти два года. Я начинаю забывать смысл всех этих слов.
Каким бы глупым Антон ни казался, кое в чем он все-таки был прав. Мы торчали на Локи около двух стандартных имперских лет. Это была самая продолжительная кампания за весь Крестовый поход, и конца-края ей по-прежнему не было видно. Дела наши шли настолько плохо, что для усиления необученных войск на передовую пришлось бросить даже нас, элитную личную гвардию Махариуса. И вот так из приличных покоев в реквизированном дворце Нифльгарда мы оказались в рваной грязной униформе в этих залитых до краев болотом траншеях, наблюдая, как наши руки и ноги постепенно покрывает плесень. Большинство комиссаров героически сложили головы в бесконечной мясорубке этой войны, а оставшиеся работали за десятерых, совершая обходы, расстреливая трусов и добивая тех, кто был слишком тяжело ранен, чтобы его могли спасти медики.
— Подкрепления скоро придут. Ты когда-либо слышал, чтобы Махариус проигрывал? — спросил Иван, однако звучало это скорее как мольба, чтобы это оказалось правдой.
Сомнительно, что Иван действительно верил в свои слова. Никому из нас раньше не приходилось слышать о кампании, в исходе которой Махариус был бы заинтересован кровно и которая бы продлилась так долго. Возможно, салаги говорили правду: легендарная удача оставила его. А возможно, все было куда проще. Может быть, как и большинство из нас, невзирая на все омолаживающие операции, он просто-напросто постарел.
— Он прежде не сражался ни с кем, подобным Рихтеру, — произнес Антон. — Некоторые говорят, что предатель не уступает лорду верховному командующему в дни его славы. — Он замолчал, позволяя нам обдумать эту довольно мрачную мысль. Антону не нравилось, что командир врагов был одним из нас, протеже самого Махариуса и его любимым учеником до того дня, когда решил создать собственную карманную империю на далекой окраине Галактики.
— Но ты, конечно, с ними не согласен, — сказал я.
Подобные слова были опасно близки к измене, однако я слышал, как схожие речи вполголоса вели даже солдаты Львиной стражи, персональные телохранители Махариуса. Все это шокировало. Некоторые из нас знали Рихтера лично — мы воевали вместе с ним и его полком почти десять лет. А затем он просто предал Махариуса, обратился против него в этом адском мире. Но больше всего тревожил вопрос, с кем еще такое может произойти, раз уж произошло с Рихтером, наследником Махариуса.
— Конечно нет, — ответил Антон. — Ты меня за идиота держишь?
У него из-под шлема выбился локон. Он уже начинал седеть, как и щетина на моем подбородке. Омолаживание сдерживало процессы старения на долгие годы, однако не могло полностью остановить их. Оно просто замедляло их влияние на тело и имело определенные побочные эффекты. За все приходится платить свою цену, а за долгую жизнь — тем более. Иногда, не в самые лучшие моменты, я чувствовал себя уставшим.
— Не сомневаюсь, что мы увидим подкрепления, — внезапно посерьезнев, сказал Антон. Всю свою жизнь он искренне верил в Махариуса, а даже если иногда жаловался, то не любил, чтобы его вера подвергалась сомнениям сколь-либо длительное время. — Я лишь волнуюсь за их качество.
Он не кричал об этом. По-своему Антон старался быть тактичным, но, как и все мы, разделял всеобщее презрение ветеранов к новичкам. Это, как и старость, закрадывается в тебя. И неважно, как часто я напоминал себе, что когда-то мы были такими же зелеными и что единственный способ стать ветераном — начать путь от салаги и прожить достаточно долго, чтобы научиться.
Мне становилось все труднее сдерживать растущее раздражение от вида свежих, юных лиц в траншеях и бункерах. Я был рад, что никто из них не присоединяется к нам на перекурах под дождем. Я не мог без презрения наблюдать, как они запоздало падают на землю при первых намеках на близящиеся снаряды и как мешкают потом, отлеживаясь в укрытиях.
Они не могли сравниться в сноровке с теми, кто пробыл на передовой так долго. Их всегда приходилось дожидаться, а иной раз напоминать, чтобы они не лезли зря под пули. Я заметил, что из импровизированных дверей бункера выглядывают несколько гроссландцев, испуганно и доверчиво глазея на нас.
Но не исключено, что я просто завидовал их молодости.
Над горизонтом взошла меньшая луна и, будто пьяный колесничий, понеслась вперед. Ее орбита была намного ниже и быстрее, чем у более крупной сестры, поэтому она больше походила на комету или метеор, чем на спутник. Время от времени луна виднелась сквозь прорехи в тучах.
Из норы показалась траншейная крыса и уставилась на нас ужасно умными глазками. Она пропищала что-то своим затаившимся сородичам и, прежде чем кто-то успел прицелиться в нее, скрылась из виду. Она не заметила рядом ни трупов, ни неохраняемой еды, так к чему же лишний раз рисковать?
— Умная тварь, — только и сказал Иван.
— Ненавижу этих мелких фраккеров, — отозвался Антон. — Вчера ночью видел, как стая добралась до трупа Нардиля. Они вытащили его кишки и сожрали глаза. Одна крыса грызла глазное яблоко, словно виноградину.
Мы облизнулись при мысли о винограде, даже Иван, чьи губы были сделаны из металла и пластика.
— И что ты сделал? — поинтересовался я.
— Бросил им зажигательную гранату. Одна попыталась слопать и ее, жадная мелкая свинья. Затем ее товарка попыталась бросить ее обратно мне, клянусь вам. Она знала, что это такое.
— И как, поймал? — спросил я, подавив притворный зевок.
— Если бы поймал, то болтал бы с вами сейчас? — сказал Антон.
