Захария кивнул и упал в постель, словно заводная игрушка, у которой кончился заряд. Затем он плотнее завернулся в одеяло и окончательно замолк. Я чуть обернул голову, чтобы держать его в поле зрения, на секунду закрыл глаза и провалился в сон.
На следующее утро, проснувшись, я увидел рядом двух сестер-госпитальерок. Захария был накрыт белой простыней. Я чувствовал себя намного лучше, поэтому сел на кровати. Я опустил руку на плечо женщины, и та, встрепенувшись, обернулась ко мне, словно ощутив прикосновение покойника.
— Что случилось? — спросил я. — Что с Захарией?
— Он мертв, — ответила сестра. — Думаю, это и так ясно.
— Я говорил с ним ночью, — сказал я.
Женщина уставилась на меня. Ее лицо было бледным. Глаза поблескивали. Высоко на ее щеках виднелась пара цветных пятнышек.
— Это невозможно, — сказала она. — Он умер два дня назад. Нам лишь сейчас велели вынести тело.
Я просто смотрел на нее, не понимая, шутит ли она. Вскоре я понял, что нет, и больше ничего не стал говорить.
Я чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы прогуляться по палате. Поблизости не оказалось никого, кто бы смог мне запретить. Я все еще хромал и испытывал незначительную слабость, а иногда краем глаза по-прежнему замечал мелких суетящихся демонов.
В палате было полно раненых солдат в окровавленных халатах. У некоторых не было ног. Кто-то непонимающими апатичными глазами разглядывал культи, оставшиеся на месте рук. Другие были слепы, с повязками на глазах. Многие лежали на кроватях, дыхание хрипло вырывалось у них из груди, в легких булькала мокрота. У них были бледная кожа и белые глаза. Все в палате постоянно напоминало мне о наступавших еретиках. Тут не хватало лишь звуков стрельбы, ибо все прочие звуки были мне до боли знакомыми.
По пути я размышлял о словах сестры и о том, что видел краем глаза. По-видимому, я восстановился не на все сто процентов, у меня все еще была горячка, по крайней мере приступы ее иногда возобновлялись.
Я оказался в большой палате с закопченным витражным окном. Я приблизился к нему и выглянул наружу. Внизу клубились темные облака промышленного газа, из которых ввысь тянулись исполинские трубы-башни, высокие, словно звездоскребы. В стенах некоторых из них горели окна. Вокруг построек вились дороги, позволяя наземным машинам возноситься еще выше, а между ними носились воздушные автомобили, перевозившие одному Императору известно что.
Облака внизу расступились, и подо мною открылся головокружительный вид на массивные поршни, работающие на крыше строения, размерами превосходящего звездолет. На вырывающиеся с ревом реки отходов. На большое колесо в стене здания, безостановочно крутящееся ради некоей неведомой цели. Я просто стоял и размышлял, пытаясь понять свои мысли и чувства.
Неужели мне приснился разговор с Захарией? Просто бредовый сон, сотканный моим воображением из обрывков подслушанных бесед, или я в самом деле общался с покойником? Неважно, кем был Захария. Во сне или наяву, он озвучил многое из того, что тревожило меня в текущем состоянии Империума и Крестового похода.
Я думал над этим весь долгий остаток полудня, а когда вернулся к кровати, меня уже дожидался Иван.
— Как самочувствие, сержант Лемюэль? — с насмешливой учтивостью справился Иван.
Я тяжело повалился на кровать, мельком заметив, что его искусственная рука в нескольких местах помята, а моторы ревут чуть громче обычного. Иван пристально посмотрел на меня настоящим и бионическим глазами. Это трюк не раз помогал ему во время карточных партий.
— Могло бы быть лучше, могло бы быть хуже, — уклончиво ответил я. — Тут мог бы быть Антон.
— Не дай ему это услышать. А если серьезно, когда ты лежал без сознания, он провел у твоей кровати больше времени, чем я.
— Сколько я проспал? — Меня разобрало любопытство.
— Почти неделю. Ты долго висел на краю. С дюжину раз медики думали, что потеряли тебя. Так мне говорили.
— Антон говорил, вы охраняете космический порт.
— Он сказал больше, чем следовало.
— Ты ведь его знаешь. Он не умеет хранить секреты.
— Больше никому не говори. Лорд верховный командующий не в духе. — Махариус был не из тех людей, что теряли самообладание. Он отлично умел скрывать чувства, неважно, как плохо шли дела. Или умел до недавних пор.
— Есть причина?
— Сколько угодно. Выбирай по вкусу.
— Из чего выбирать? — Я понял, куда клонит Иван: он собирался позволить выпытать у него интересующие меня сведения.
— Крестовый поход увяз на полудюжине фронтов.
— Такое уже случалось. Постепенно он наберет скорость.
— Конклав генералов планирует сместить его.
— Подчиненные всегда жаждут заполучить себе часть славы.
— Махариус считает, что их поддерживает Администратум.
Это были плохие новости. Махариус нажил множество влиятельных врагов среди чиновников, которые руководили Империумом. Это было практически неизбежно. Большую часть тех нескольких десятилетий он оставался самым могущественным человеком во всем разведанном космосе. И много кому такое положение дел не нравилось.
— Учитывая все то, что пошло наперекосяк, они вполне могут сместить его. Махариуса ждет корабль, чтоб доставить на Ахерон. Там генералы должны встретиться со своими сторонниками.
— Тогда он должен был отбыть еще давным-давно. На него вовсе не похоже оставлять брошенный вызов без внимания.
Иван тяжко вздохнул:
— На Локи до сих пор идут бои. Махариус по-прежнему повернут на том, чтобы одолеть Рихтера. Он не отдаст этот мир просто так.
— Судя по увиденному, у него может и не быть шанса.
— Только не говори это при нем, — предупредил Иван. — Он нетерпим к пораженческим настроям. Вот как он это зовет.
— Раньше правда не доставляла ему неудобств.
— Ну, теперь доставляет. И не говори, что тебя не предупреждали. — Интонацией Иван осторожно подчеркнул свои слова. Он хотел дать понять, что говорит всерьез.
Внезапно я почувствовал себя очень уставшим, и, должно быть, это проявилось на моем лице.
— Все изменилось, Лев, — сказал Иван. — Он уже не тот человек, которым был. Ты сам увидишь, когда поправишься.
— Не уверен, что хочу поправляться, если все так, как ты говоришь. — Мои слова были вздорными и ребяческими, и я это понимал. Однако ничего не мог с собой поделать. Я был болен, слаб, и постепенно меня начинал пробирать страх.
Чуть позже мне приснился еще один сон, и я принял его за явь. Я лежал в кровати, слушая кашли и крики, когда надо мной внезапно возникла сестра-госпитальерка. Ее лицо было очень знакомым. Это была Анна.
— Я видел тебя раньше, — произнес я.
