Так что Солсбери не хотел, чтобы Британию засасывало в тропическую Африку, разве что для противостояния другим великим державам или для поддержки и подкрепления ключевых позиций империи на севере и юге. Даже здесь он опасался расточительных губернаторов колоний, которые хотели аннексировать места с названиями, «которые невозможно запомнить»
[1172], или амбициозных генералов с маломасштабными картами и большими аппетитами к завоеваниям.
Самым упорным из борцов за Африку, по мнению Солсбери, был Гарри Джонсон. Он начал карьеру как художник, исследователь, филолог и натуралист, потом стал свободным агентом имперской экспансии. Это был яркий маленький авантюрист, обладавший редким умом и способностями. Всегда в его делах присутствовало какое-то шарлатанство. Он отправлял в Министерство иностранных дел объемные отчеты о своих приключениях, которые вполне мог бы написать Райдер Хаггард или Г.А. Генри. Например, в Калабаре, он говорил о совещании с «неисправимыми каннибалами»: «Почти у меня над головой, с почернивших от дыма балок дома свисала копченая человеческая ветчина. Примерно сто черепов стояли вокруг, этаким ужасающим бордюром в верхней части глиняных стен… Старый вождь подарил мне ожерелье из человеческих костяшек пальцев, которое снял с собственной шеи».
Однако Солсбери забавляли подобные вещи. Он пригласил Джонсона в Хартфилд, где консул в свою очередь наслаждался шарадами — леди Гвендолин Сесил (дочь маркиза) с огромными накладными усами играла лорда Рэндолфа Черчилля (отца Уинстона).
Солсбери не убедили благородные планы Джонсона по эксплуатации тропической Африки по типу Индии, или об отношении к ней, как к Новому Свету — современному эквиваленту того, чем Америка была для Европы в XVI веке. Но он отдавал предпочтение консолидации британских интересов и использовал Джонсона для ограничения португальских претензий — в частности, путем заключения договоров с местными правителями на нагорье Ширы и установление протектората над Ньясалендом (современный Малави) в 1890 г. Родс заплатил за это предприятие, хотя у Джонсона, назначенного британским комиссаром по Южной и Центральной Африке в 1891 г., взаимоотношения с ним были бурными.
Они согласились насчет окрашивания карты Африки в красный цвет, и во время своей первой встречи не спали всю ночь, обсуждая проект. Оба договорились и насчет методов. Джонсона совершенно не беспокоило сожжение деревень местных жителей, конфискация зерна и скота и отправка на битву под белым зонтиком, который никогда не закрывался. Его соломенная шляпа была обвязана белой, желтой и черной лентами. Этот триколор повторял специально разработанную форму новых подразделений сикхов и символизировал его веру в то, что Африкой будут управлять европейцы, развивать ее станут индусы, а работать придется африканцам.
Однако Джонсон с негодованием отнесся к безжалостному использованию власти Родсом при помощи финансовых ресурсов: «Я могу кричать и писать яростные статьи, но вы двигаетесь дальше с вашими армиями и вашим золотом столь же быстро, величественно, неумолимо наступая. Так слон продвигается сквозь кустарник»
[1173].
В 1894 г., когда требования Родса относительно земли и прав на минеральные ресурсы стали чрезмерными, Джонстон убедил британское казначейство (чьих функционеров, напоминающих Скружда, он хотел гонять из комнаты в комнату и держать на кончике штыка), заменить грант (28 000 фунтов стерлингов на 1895—96 гг.) на дотации британской «Южноафриканской компании».
В целом колонизация Ньясаленда стала характерным имперским предприятием. Премьер-министр хотел противостоять европейским соперникам и предоставил свободу действий дилетанту-строителю империи. Последнего субсидировала частная компания и поддерживало маленькое имперское военное подразделение. Он имел договоренности с вождями племен и деревенскими старостами, зависимыми от англичан.
Непродуманную организацию дел в конце концов поставили на официальную основу. Сам Джонсон оптимистично подходил к процессу, но опасался, что белый деспотизм не может долго оставаться благожелательным и щедрым. Поэтому придет время, когда негр, «человек с человеческими правами», несмотря на свое существование, почти напоминающее обезьянье, «поднимется и выгонит нас» с территории, которая изначально принадлежала ему
[1174].
В других местах в Африке, на континенте, «созданном, чтобы быть грузом для Министерства иностранных дел», по мнению Солсбери, коммерческие компании побуждали брать на себя обязанности колонизации. От этих обязательств отказывались последующие британские правительства.
В 1886 г. «Королевская Нигерская компания» сэра Джорджа Голди получила патент на управление огромными внутренними районами к северу от дельты. Экономическое преимущество всегда считалось важным фактором, который учитывался. Никто не придерживался намеченного плана с большей жестокостью, чем Голди, чей ум напоминал счетную машину. Интеллекту соответствовал и его характер. Сам он сравнивал себя со «складом пороха».
Голди был таким худым, что казался на грани истощения. Он мог впадать в дикую ярость, не шел на компромиссы, был неуступчивым в своем рационализме. Этот человек покинул Англию, чтобы избежать звона церковных колоколов.
Голди отличался «быстротой и резкостью движений, нервозностью. Нос его напоминал клюв орла, а голубые глаза смотрели пронзительно»
[1175]. В Лондоне он снимал комнату недалеко от Стренда. Внутри был установлен внутри пулемет «Гатлинг», а хозяин обучался его работе, а нацеливая оружие на другую сторону Темзы.
На Нигере Голди объединял концерны соперников и конкурентов (включая французов), исключил африканских посредников и установил эффективную монополию, на которую не имел полномочий. Он обменивал стрелковое оружие и «огненную воду» на пальмовое масло, которое используется в мыле. Это оказалось прибыльным для эффективно действующей компании, «свободной от хаоса и пустословия»
[1176].
Но Голди, как и Роде, нацеливался на империю.
Именно здесь новые компании отличались от старых, которые ставили торговлю выше флага. Таким образом они привлекали радикальные атаки на «маклерский империализм»
[1177]. Голди не обращал внимания на торговые интересы, представляя британское владение, которое тянулось от Нигера до Нила. Он шел на север сквозь густые тропические леса язычников йоруба и ибо, в покрытую кустарником саванну мусульман фулани и хауса. В исламских государствах находились красные города, окруженные стенами, процветающие мечети, заполненные базары, хорошо обработанные поля, грамотные муллы, ученые-юристы, купцы-космополиты, ремесленники, работающие с кожей и металлом, кавалерия, будто сошедшая со страниц средневековых романов. Воины в тюрбанах цвета индиго и кольчугах ездили на пони с длинными хвостами и серебряными уздечками, вышитыми попонами, на двулуких седлах, с огромными латунными и железными стременами в форме месяца. Они галопом неслись в битву, «размахивая мечами или копьями в воздухе, белые одежды развевались на ветру… Их вдохновлял бой маленьких барабанов и низко звучащих рогов»
[1178].
