Солсбери пытался не дать ему доминировать в правительстве. Это не всегда было возможно. Например, в конце 1895 г. Чемберлен взял на себя подавление ашанти и намеревался застолбить внутренние районы Золотого Берега. Операция была быстрой и бескровной. Результатом стали скоромные трофеи для победителей, среди которых оказался Баден-Пауэлл, а также ссылка короля Премпеха. Последний в конце концов вернулся и стал президентом местной ассоциации бойскаутов. Это оправдало газетное прозвище Чемберлена («Джозеф Африканский») и его прозвище в Министерстве по делам колоний, где он заменил свечи электрическим светом — Хозяин. По словам Солсбери, Чемберлен «хочет идти войной на все державы мира, он не думает ни о чем, кроме империализма»
[1201].
Вскоре после этого Уилфрид Скейвен Блант выступил с подобным обвинением с другой точки зрения, отметив: за шесть месяцев Великобритания поссорилась с Китаем, Турцией, Бельгией, Ашанти, Францией, Венесуэлой, Германией и США. Это рекордное достижение, которое, как он надеялся, разрушит империю, ставшую «огромным двигателем зла для слабых рас, существующих в настоящее время в мире»
[1202].
Имперский характер, особенно, в отношении расового шовинизма, коммерческой жадности и ненасытности, а также стратегической агрессии, никогда не был более яростным. В Африке британская враждебность все еще в основном направлялась против французов. Их планы на жизненно важные египетские коммуникации и главный водный путь, Нил, были хорошо известны. Имелись опасения, что они могут разрушить землю Нила, построив дамбу в Фашоде. Это была параноидальная фантазия, поскольку на протяжении многих миль от того места не имелось камней. Тем не менее, когда Италия потерпела поражение в Адове в 1896 г., а эфиопы, казалось, были готовы поддержать Францию в Экваториальной Африке, британское правительство решило заново завоевать Судан, отомстив за Гордона. Этим был бы навсегда сохранен Египет.
К Уганде проложили два железнодорожных пути: один с востока, второй — с севера. Железная дорога из Момбасы стала известна европейцам, как «сумасшедшая линия», африканцы называли ее «железной змеей». Она пересекала пустыни, горы, долины, каньоны, леса и болота по 600-мильной трассе к озеру Виктория. Иногда местность оказывалась такой болотистой, что поезд качало, будто корабль в штормовом море: «Жидкая грязь взлетала вверх на десять футов с каждой стороны, из-под спальных вагонов разлеталась в стороны, словно из цистерны для поливки улиц»
[1203]. Железнодорожные мосты на пути назвали в честь Солсбери, Чемберлена и Девоншира.
Как написал Гарри Джонсон, дорога «вбила клин Индии в Восточную Африку шириной в две мили». Тридцать тысяч рабочих с Индостана при помощи сотен клерков, чертежников, конструкторов, механиков, землемеров, инспекторов и полицейских, принесли язык своей земли, а также индийские монеты, одежду, уголовный кодекс и почтовую систему на пустоши, которые до этого населяли «местные дикари или дикие звери»
[1204].
Тем временем в южном направлении, через Сахару от Вади-Хальфы, генерал Китченер (египетский сардар, главнокомандующий) с римской точностью вел свою одноколейную железную дорогу к Хартуму со скоростью километр в день. Она была такой же ширины, как и южноафриканские ветки Родса.
Китченер так экономил деньги, что использовал дерево с виселиц для дервишей для строительства шпал. Сардар был властным, надменным и нетерпеливым, он заставлял подчиненных работать при температурах, когда лопались термометры. Когда не удалось найти инженера, он повел локомотивы (самые лучшие из которых были куплены в Америке — к огорчению британских патриотов), разогнав их на скорости, превышающей разрешенные двадцать пять миль в час.
Китченер воевал с «заклепками и паровыми затворами»
[1205]. По словам Уинстона Черчилля, будучи амбициозным младшим офицером, оказался участником Хартумской экспедиции, попав туда против воли сардара, «победа — это красивый яркий цветок. Транспорт — это ствол, без которого цветок никогда не зацветет»
[1206].
Речную войну выиграли на железной дороге.
Горацио Герберт Китченер был самым безжалостным техником империи. И это не говоря о том, что он являлся легендарной «Суданской Машиной», металлическим титаном, который «редко открывал рот, разве только для того, чтобы отдать приказ о казни».
Он обладал любовью к прекрасному. Китченер собирал керамику, хотя не хотел за нее платить. Он обладал «женской чувствительностью к атмосфере»
[1207]. Сардар мог снискать расположение и втереться в доверие к великим: «Лорд Кромер — прекрасный человек, в подчинении которого отлично служить»
[1208].
Китченер завоевал восхищение Уолсли, который восторгался его «мужеством, энергией и умелым руководством»
[1209]. Он был в прекрасных шаловливых отношениях с симпатичными молодыми людьми из своего штаба. Более того, после победы, как говорили, сардар мог пробыть вполне нормальным человеком целую четверть часа.
Но Китченер не обладал большим воображением и мог похвастаться еще меньшим образованием. Письма он писал безграмотно, а порой их вообще было невозможно прочитать. Даже в 1916 г. он никогда не слышал про Уордсворта. Сардар относился к солдатам, как к простым винтикам военной машины. На самом деле, «никогда не видели, чтобы он обращался или даже заметил рядового»
[1210]. Однако сложно сказать, что он замечал вообще своими фарфорово-голубыми глазами, которые странно горели между выступающим вперед лбом и красными, словно кирпичи, щеками. Китченер щурился так, что это приводило людей в замешательство и лишало самообладания.
По отношению к большинству офицеров Китченер был непреклонен, невежлив и просто груб. Говорили, что они выглядят, словно животные, на которых ведется охота.
Он доверял такому малому количеству из них, что едва ли мог передавать какие-то полномочия. В Северной Африке Китченер действовал, как собственный начальник штаба, писал телеграммы по массе образцов, которые хранил у себя в шлеме. В дальнейшем, в Индии, он приказал вбить документы военного отдела в папье-маше и использовать для лепнины на потолке его нового обеденного зала.
