Индусы стали участниками первой битвы на Ипре, тошнотворного предвкушения позиционной войны в траншеях. Их смелость была очевидна с самого начала. Отбивая атаку противника, сипай Усман-Хан оставался на своем посту, хотя дважды был ранен из винтовки. Он лишь тогда позволил унести себя в тыл, когда осколки снаряда оторвали большие куски плоти от его ног.
Вскоре индийские подразделения участвовали в контратаке против колючей проволоки и пулеметов. К 1 декабря потери в их рядах составили 133 британских и 95 индийских офицеров и 4 735 солдат и сержантов. Несмотря на шок, многие сипаи испытывали возбуждение от участия в большом европейском «тамаша» («зрелище»)
[1511]. На них произвели впечатление западные чудеса вроде «летающих стальных птиц»
[1512], они думали, что Европа со своими знаниями, богатством и красотой живет в «первом Золотом веке».
Индийцы гордились своим воинским духом. Как писал один из них, смерть в битве «для нас, людей из касты раджпутов — это открытая дверь в Рай».
Казалось, что все патаны «действительно наслаждались войной»
[1513] на всем ее протяжении. Гуркхи тоже продемонстрировали наслаждение от участия в схватке с врагом — они точили свои мечи-кхукри в поезде на пути в Калькутту «под впечатлением, что вот-вот встретятся с врагом»
[1514]. Во Франции один солдат из этой народности демонстрировал в качестве трофея «лицо немца — не голову, а просто лицо, чисто отрезанное»
[1515].
Если судить по письмам сипаев, то там был настоящий и крепкий имперский патриотизм. Один индийский офицер считал «великой честью то, что нам предоставляется возможность показать нашу верность нашему великому императору, жертвуя нашими телами»
[1516].
Однако индийские войска были совершенно не подготовлены бойне, которая происходила на Западном фронте. События пробирали до костей, выворачивали наизнанку и разрушали душу. Индийцы относились фактически к приграничным полицейским силам — пехоте, которую обучали штыковой атаке в стиле, знакомом Веллингтону, кавалерии, вооруженной саблями и копьями. Две индийские дивизии (Лахорская и Меерутская) не имели современного оснащения. Они снимали колючую проволоку с заборов, окружающих фермы, делали фанаты из пустых консервных банок из-под варенья, использовали лошадей для перевозки 13-фунтовых артиллерийских орудий и импровизировали с «минометами» из дерева и рифленого железа. Индийские солдаты терпели дождь и снег в хлопчатобумажной форме цвета хаки, предназначенной для тропиков. Они привыкли к змеям, скорпионам и комарам и пришли в ужас от множества вшей, которые кусают «хуже, чем пуля из винтовки»
[1517].
В полных воды траншеях, где находились одновременно живые и мертвые, нарушались все табу, и индийцы постоянно ритуально загрязнялись. «Части человеческих существ»
[1518] были везде, обеспечивая пир для миллионов огромных крыс, которые бегали по всему, даже по лицу генерала сэра Джеймса Уилкокса, командующего индийскими дивизиями, когда он спал в землянке: «Я подпрыгнул, словно по мне выстрелили, и в результате ударился головой о деревянную подпорку»
[1519].
И ничто не могло сравниться с самим объемом бойни. Один стрелок из числа гарвалов писал: «Когда мы добрались до их траншей, мы использовали штыки и кхукри. Кровь лилась такими по- токами, что мы не могли узнать лиц друг друга; вся земля была покрыта кровью. Лежали горы человеческих голов, некоторые солдаты лишились ног, другие были разрезаны на две части, некоторые остались без кистей рук, другие — без глаз»
[1520].
Немцы отвечали убийственным огнем, превращая Нев-Шапель в «печь»
[1521], а Ло — в ад. Индийские войска сжимались под ливнем металла, как «нищие в сезон муссонов»
[1522]. Когда использовали отравляющий газ, некоторые поддались панике и с криками побежали прочь. «Мы приехали в ад!» — орали они
[1523]. «Это не война, — писал один пенджабец, знакомый с пророчествами эпоса «Махабхарата». — Это конец света»
[1524].
Моральный дух все время слабел — началась эпидемия нанесения ран самим себе, по большей части — в левую руку. Моральный дух сипаев упал больше, чем у других, поскольку их не отправляли домой в отпуск. Раненых перевозили в Брайтон-Павильон, который превратили в госпиталь для индусов, несмотря на их беспокойство о «возможной встрече» с британскими женщинами
[1525]. Здесь, по разным отчетам, за ними или ухаживали, как за цветами, или относились, как к осужденным.
По мере удлинения списков жертв, множилось количество дезертиров. Хотя старшие офицеры в подчинении генерала Уилкокса были некомпетентны даже по обычным стандартам штабных офицеров, смерть такого количества младших британских офицеров подорвала волю индусов к сопротивлению. Более того, индийские офицеры не имели престижа для обеспечения эффективного командования. Это положение дел было вызвано расовыми предрассудками, но винили в нем расовую неполноценность. «Индус просто не готов и не способен вести своих людей против европейцев, — писал Уилкокс. — Он может возглавить атаку или прикрыть отступление, но если ему требуется думать, он терпит крах»
[1526].
Однако сипаи много думали о том, что их используют в качестве пушечного мяса для защиты империи, которая покорила их собственный народ. И такие мысли способствовали недовольству, нарушениям дисциплины и даже отказом подчиняться и мятежами людей, чьи горизонты расширились благодаря европейскому опыту. Один сипай сказал британскому офицеру: «Если бы немцы объединились с нами, афридами, то мы могли бы разбить весь мир»
[1527]. Другие отправляли домой бунтарские и подстрекательские письма. Иногда они были написаны шифром, чтобы обойти цензора — например, пули называли «дождем», а индийские войска «черным перцем». Иногда в этих посланиях содержаниях похабные оскорбления: англичан называли «сала». [«Сала» означает «зять» (муж сестры), но имеется в виду «тот, кто спит с сестрой». — Прим. авт.]
