Губернатор отправился пешком и пришел в ужас от византийской пышности и великолепия дворца Уэлсли. За пару месяцев до смерти Корнуоллис попытался изменить жизнь властных кругов, сделав ее менее хвастливой и нарочитой. Еще важнее то, что он настоял на изменении экспансионистской политики своего предшественника.
Корнуоллис сожалел о безумном желании покорять и побеждать, приказав отступить с почти всех территорий к западу от Джамны и осудив точку зрения, представляемую прежде всего генералом Лейком, что «система власти предпочтительнее системы примирения»
[344].
Но на практике казалось, что военные власти склоняются к системе обострений…
В 1806 г. главнокомандующий армии Мадраса сэр Джон Крэддок навязал своим сипаям новые правила. К этим солдатам и в любом случае плохо относились и мало платили. Во имя элегантности и нарядности он приказал им стричь усы по военному образцу и обрезать бороды
[345]. Ведь в Англии пока что носили парики, а растительность на лице служила предметом насмешек. Кроме того, в метрополии считалось трагически уместным, что Георг III в своем безумии оставался небритым. Вдобавок сипаям приказали носить новые тюрбаны с кожаной кокардой, убрать все символы кастовости и серьги, пока они носят форму.
Это привело к мятежу в Веллоре, самой мощной крепости в Карнатаке. Восстание началось в том самом караульном помещении, построенном из гранита, где когда-то содержались сыновья Типу. Глубокой ночью хорошо организованные отряды сипаев атаковали спящий британский гарнизон, перебив сто солдат и офицеров. Британцы пришли в ужас: инструмент, который они создали для удержания власти на Индостане, теперь стал уничтожать их. В восьмидесяти милях оттуда, в Мадрасе, жители белой общины, как говорил губернатор лорд Уильям Бентинк, «на протяжении многих ночей ложились спать без уверенности, что завтра встанут живыми»
[346].
Полковник Джон Малькольм писал домой Уэсли: «Вы знаете, что я не паникер. Но на этот раз я впервые задрожал из-за Индии»
[347].
События в Веллоре стали самым серьезным вызовом британской власти в Индии между падением Калькутты в 1756 г. и восстанием сипаев в 1857 г. Мятеж быстро подавили. Но правительство долго и напряженно мучилось над тем, что вызвало, раздумывая, кого в том винить. Гражданские лица обвиняли военных. А тем пришлось признать: усы всегда считались священными в Индии
[348].
Крэддок признал, что «реформа» обмундирования могла привести к опасению: следующей попыткой станет превращение сипаев в христиан
[349]. Наверняка самой большой ошибкой было оскорбление чувств индуистов и мусульман. Яростные и непримиримые миссионеры прилагали к этому все усилия
[350]. Как выразился один индус, «вы, англичане, забрали всю страну, а теперь хотите, чтобы народ принял вашу религию»
[351].
В любом случае, правительственная политика часто состояла в том, чтобы принять «систему универсальной толерантности, уступив местным обычаям и религиозным предрассудкам нескольких сект, которые составляют нашу местную армию»
[352].
Это не помешало созданию епархии англиканской церкви в Калькутте в 1813 г. Она простиралась от острова Святой Елены до Сиднея, ее первый епископ, Томас Миддлтон, серьезным образом атаковал «идолопоклонничество»
[353]. Это не дало ему новообращенных. Но он получил живописную картину на мраморе в соборе Святого Петра, где был изображен благословляющим двух молодых индусов, которые стояли на коленях.
Восстание в Веллоре не предотвратило насмешек и пренебрежения к кастовым табу в 1857 г., а тогда результат оказался куда более ужасающим. Но в 1806 г. военные могли правдоподобно заявлять о том, что у восстания имелись гораздо более глубокие корни. На самом деле имелись доказательства заговора, в который были вовлечены сыновья Типу. И эти доказательства выставлялись напоказ над парапетными стенками с бойницами в Веллоре, когда восставшие подняли флаг Майсура. Красно-зеленое знамя с солнцем в центре и тигриными полосами не было эмблемой восстания. Оно сделалось иконой сторонников независимости, представляя собою то, что один из старших офицеров Крэддока назвал «этим непримиримым враждебным духом ненависти к европейскому владычеству»
[354].
После официального расследования Бентинка и Крэддока отправили домой. Приказы последнего отменили, как посоветовал резидент в Хайдарабаде: «Следует путем примирения избежать ужасающего всеобщего восстания»
[355].
Избитое выражение гласит, что Британия держала Индию за нить, которая может оборваться при любых неправильных расчетах. Колониальный порядок, в соответствии с которым индусам отказывали в экономических преимуществах и политическом продвижении, был очень непопулярен. Деревенские жители Бенгалии на самом деле приветствовали фанатичных и нетерпимых баптистских миссионеров (например, Уильяма Кэрри), поскольку они не походили на других европейцев. А те «были хуже тигров»
[356].
Груз, который нес на себе человек с коричневой кожей, давил на него, а его негодование было суммировано в песне носильщиков паланкина Джона Малькольма. Значение незатейливой песенки, когда он его выяснил, очень позабавило англичанина:
Жирный свинтус и большой,
Посмотри, вот он какой!
Хэй, хэй, хэй,
Потряси его скорей!
Нам его теперь нести,
Хорошенько растрясти!
Хэй, хэй, хэй,
Свина ты встряхни скорей!
[357]
Многие британцы относились к власти сорока тысяч европейцев над сорока миллионами индусов не просто как к сомнительной и рискованной, а как к немыслимой
[358]. Некоторые даже обнаруживали в этом элемент сверхъестественного.
