В поисках нового покровителя, способного защитить его от лангобардов, папа обнаружил прекрасного кандидата в лице франкского короля Пипина Короткого. Ответив на призыв, Пипин прибыл в Италию, уничтожил лангобардов и взял контроль над тем, что впоследствии станет Папской областью.
[112] Константинополь был унижен этими событиями — а моральный ущерб, нанесенный империи, был даже хуже, чем потеря территорий.
В лице Константина V империя наконец обрела сильного и одаренного императора на троне, и только из-за его фанатизма остановилась всего за шаг до окончательного выздоровления. Как наследник Константина Великого, он теоретически был мирским главой христианства. Все граждане старой Римской империи — даже те, кто находился под властью переменчивых варварских королевств Запада — присягали ему на верность и, по крайней мере в теории, всегда признавали его власть. Под давлением политических реалий они могли признавать мелких местных королей, но на небесах был только один бог, а на земле — только один император. Для тех, кто оказался в завоеванных мусульманами землях, положение дел виделось еще яснее. Большая часть населения там все еще была христианской, и эти люди мечтали о том времени, когда вернется император и освободит их из неволи. Они были настолько преданы Константинополю, что арабы называли их «церковью императора» и жили в постоянном страхе, ожидая массовых мятежей. Требовался только сильный лидер, способный нанести ответный удар и удовлетворить страстное желание столь многих восстановить империю, которая разделяла бы ценности истинной веры.
Но вместо того, чтобы воспользоваться такой возможностью, Константин V растратил ее впустую. Его жестокие репрессии отсекли Малую Азию от более широкого христианского сообщества внутри имперских границ.
[113] Оставшиеся на Востоке с отвращением отвернулись от обезумевшей империи — а те, кто жил на Западе, начали сомневаться в имперских притязаниях на всемирную власть. Они еще не осмеливались требовать равенства с Константинополем, но этот день был уже не за горами. Возможность объединить христианский мир под покровительством возрожденной империи ушла навсегда. В своем гневе на иконы Константин и его отец лишились на это морального права. Никогда уже мир не будет прежним.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. КРОШАЩАЯСЯ ИМПЕРИЯ
Ко времени смерти Константина V, которая случилась 14 сентября 775 года, Византийская империя казалась полностью обессиленной. Постоянные потрясения, внутренние и внешние, оставили свой отпечаток на всех сторонах общества. Под давлением со всех сторон дела шли все хуже. Записи уже велись не столь точно, семейные родословные, которые гордо оберегались со времен Римской республики, стали отмирать, а старая традиция сенаторских званий почти исчезла. Большинство городов резко сократились в размерах, и поредевшее население ютилось в руинах их былого величия. Традиционная городская планировка исчезла почти полностью, широкие улицы и роскошные общественные здания уступили место запутанным узким улочкам и наспех построенным домам. Крупные здания беспрепятственно превращались в руины, а если их стены все-таки чинили, то использовался не камень из давно заброшенных каменоломен, а материал из более ранних построек.
Даже самые важные города демонстрировали явные признаки упадка. Афины, некогда бывшие крупнейшим городом Греции, усохли до провинциального городка с населением в несколько тысяч жителей, бедствующих в тени Акрополя. Сам Константинополь, хотя у него все еще оставался его ипподром, театры и бани, позволил своему акведуку оставаться в неисправном состоянии более века.
Морская торговля была по-прежнему сильной, и на рынках столицы все еще можно было найти пряности из Индии и шелка из Китая — но в эти неспокойные времена торговцы уже не могли позволить себе пользоваться опасными наземными маршрутами, и большая часть внутренних районов страны вернулась к бартерной системе торговли. Поскольку городское население уменьшилось в размерах, а нападения врагов следовали со всех сторон, общество стало чрезвычайно военизированным. Государственные земли были переданы армии, чтобы меньше платить ей, и политические должности для большей эффективности тоже сплошь и рядом передавались военным. Итогом стало появление чрезвычайно мощной политической силы, которая вмешивалась в управление с пугающей частотой. За столетие, прошедшее с момента смерти Ираклия, не менее чем восемь императоров были возведены на трон армией, а граница между гражданскими и военными властями безнадежно размылась.
Образование, как и многое другое, тоже пало жертвой тревожных времен. В столице все еще имелись частные учителя, а также начальные и средние школы, административные и военные должности все еще можно было получить согласно заслугам — но для всестороннего обучения в век войн и разрушений у большинства просто не было времени. Грамотность пришла в упадок, а вместе с ней и квалификация чиновников. Под неослабевающим давлением военных катастроф и хаоса в обществе такие области, как философия и литература, по большей части оставались без внимания как роскошества более мирных времен.
По мере того, как уменьшалась ценность образования, византийская культура увядала и гибла. Каждое следующее поколение было менее образованным, чем предыдущее, менее способным понять истинную ценность обучения, и вскоре упадок стал прогрессировать. В начале VIII века пришлось выпустить закон, запрещающий портить старые книги, выбрасывать их или варить из них духи; к середине столетия императоры жаловались, что не могут найти сведущих чиновников, которые разбирались бы в праве. Своими иконоборческими разрушениями Константин V только усугубил упадок, объявив войну монастырям и сделав все возможное, чтобы уничтожить труды тех, кто не был с ним согласен. Поэтому монастырская образованность тоже пребывала в плачевном состоянии.
К моменту смерти императора-иконоборца общественное мнение обернулось против него. Окружающая его аура военных побед еще долго после его смерти обеспечивала ему популярность у армии — но в глазах большинства византийцев он был презренным тираном, чудовищем, заслуживающим только забвения. Они дали ему прозвище Copronymos — «дерьмоименный», а через столетие после его смерти его имя уже было настолько ненавистным, что толпа вломилась в усыпальницу императора, сожгла его кости и выбросила пепел в море.
Его сын, Лев IV, напротив, был куда более уравновешенным человеком. Он также поддерживал иконоборчество, но пытался смягчить допущенные его отцом перегибы. Если бы он прожил дольше, ему, возможно, удалось бы снизить напряженность, но, к несчастью для империи, он умер после каких-то пяти лет царствования. Вся власть перешла к его грозной супруге, женщине, господствовавшей над ним в жизни и полностью затмившей его после смерти.
