Эта уступка практически выдавила византийских торговцев из морской торговли, но той весной казалось, что дело того стоит: венецианский флот отрезал Боэмунда от припасов и подкреплений. К тому времени силы норманнов были полностью истощены. Прошло почти четыре года с тех пор, как норманны высадились на территории Византии, и хотя им удалось разгромить все посланные против них армии, с дня своего прибытия они ни на пядь не продвинулись в деле завоевания Константинополя. Сын Гвискара не произвел впечатления на большинство их командиров, и теперь они хотели просто вернуться домой. Поощряемые хитрыми взятками Алексея, норманнские воины начали роптать, и когда Боэмунд вернулся в Италию, чтобы собрать больше денег, его командиры быстро сдались.
В следующем, 1085 году семидесятилетний Роберт Гвискар предпринял новую попытку, но сумел занять только остров Кефалония. Здесь лихорадка довершила то, чего не могли сделать мечи бесчисленных врагов, и он умер, так и не исполнив свою великую мечту.
[183] Империя могла вздохнуть с облегчением и снова обратить внимание на менее важные угрозы с Востока.
Мусульманская угроза — очень схожая с норманнской — не так давно чрезвычайно уменьшилась благодаря неожиданной смерти. В начале правления Алексея казалось, что турки-сельджуки поглотят остатки Малой Азии. В 1085 году Антиохия пала под их неодолимым натиском, а в следующем году та же участь постигла Эдессу и большую часть Сирии. В 1087 году был захвачен Иерусалим, и пути паломников в Священный город были полностью перекрыты новыми фанатичными хозяевами, что стало величайшим потрясением для христианского мира. Выйдя к Эгейскому побережью, мусульмане в 1090 году захватили Эфес и начали распространяться по греческим островам. Хиос, Родос и Лесбос пали один за другим. Но когда уже казалось, что Азия окончательно потеряна, султан умер, и его царство раскололось на части в обычной схватке за власть.
Когда норманнская угроза притупилась, а враги-мусульмане вступили в междоусобицу, у империи появилась возможность справиться и с угрозой сельджуков — и Алексей знал, что этот шанс может оказаться последним. Императору была нужна только армия, но как показали недавние сражения с норманнами, его собственное войско находилось в плачевном состоянии. Алексею пришлось искать союзников, чтобы получить необходимые мечи и укрепить свое войско. В 1095 г. он так и поступил. Взяв в руки перо, он написал письмо папе.
Решение обратиться за помощью к Риму в свете отлучения от церкви сорок один год назад было довольно удивительным — но большинство людей, принимавших участие в этой прискорбной истории, давно умерли, и за прошедшие десятилетия страсти улеглись. Император и папа могли порой спорить о разных богословских мелочах, но они принадлежали к одной вере, и Алексей написал Урбану как брату по вере. В качестве жеста доброй воли, чтобы начать все заново, император снова открыл в Константинополе латинские церкви, и когда его послы прибыли к папе Урбану II, понтифик пребывал в добром расположении духа. Его глубоко потрясли ужасающие завоевания турок, а плачевное положение восточных христиан под владычеством мусульман нельзя было и дальше оставлять без внимания. Не сохранилось ни одной записи последовавшей затем беседы, но когда спустя несколько месяцев папа отправился во Францию, у него уже родился новый великий замысел. Ислам объявил джихад, чтобы захватить священные места христианства, и распространял свою веру даже в Европе. Теперь же настало время для великого контрнаступления христиан. 18 ноября с церковной кафедры неподалеку от французского города Клермона папа выступил с одной из самых судьбоносных речей в истории.
Сарацины, объявил он, примчались из пустынь, чтобы украсть христианские земли и осквернить церкви, убивая христианских паломников и притесняя веру. Они снесли Храм Гроба Господня в Иерусалиме и принудили обратиться в ислам бесчисленное количество верующих. Совесть не может больше позволять Западу не обращать внимания на страдания единоверцев — священный долг каждого христианина заключается в том, чтобы отправиться на помощь своим восточным братьям. Сарацины украли Божий город, и теперь нужны благочестивые солдаты, чтобы изгнать их оттуда. Каждому, кто выступит в поход с чистым сердцем, будут прощены все грехи.
Когда папа закончил говорить, толпа взорвалась криками. Средневековая Европа была жестоким местом, и большая часть собравшихся отлично знала, сколько крови у них на руках. Теперь, внезапно, обнажив мечи во имя Господа, они получили шанс избежать вечных мук, какие, по всей видимости, их ожидали. Местный епископ тут же преклонил колени и поклялся вернуть крест Христов, и уже скоро у папских чиновников закончился материал для тех, кто хотел вышить крест на одежде в знак своих намерений.
Франция, Италия и Германия присоединялись к лихорадке крестового похода по мере того, как Урбан путешествовал дальше, распространяя свое послание; и крестьяне, и рыцари одинаково стекались под его знамена. Отозвалось так много людей, что папе пришлось убеждать некоторых остаться дома, чтобы собрать урожай и предотвратить опасность голода. Даже в самых смелых своих мечтах он и представить не мог подобной поддержки со стороны народа.
Этот исключительный отклик вызвал энтузиазм у папы, но ужаснул Алексея. Неуклюжая толпа западных рыцарей, заполонившая его город, была последним, в чем он нуждался. В действительности ему требовалось лишь некоторое количество наемников, которые признавали бы его руководство — а папа дал ему необученную и слабо управляемую толпу, которая плохо слушалась и много требовала.
Было еще множество причин не доверять крестоносцам. Папа не только умно подменил Константинополь Иерусалимом, сделав его объектом священной войны. Он также не озаботился упомянуть Алексея хотя бы в одной из своих речей, оставив крестоносцев полностью в своей власти — в полном соответствии с идеей о том, что именно римский понтифик, а вовсе не император, является высшим авторитетом в христианском мире.
Более того, сама идея о «священной» войне была чужда для византийского склада ума. Как учил в IV веке святой Василий Кесарийский, убийства иногда нельзя избежать, но оно никогда не бывает похвальным поступком, и безусловно не может быть основанием для отпущения грехов. Восточная церковь настойчиво держалась этой линии столетиями, отвергнув даже попытку великого воина-императора Никифора Фоки признать мучениками солдат, павших в боях с мусульманами. Разумеется, войны могут быть справедливыми, но в целом дипломатия гораздо предпочтительней. Кроме того, восточному духовенству не позволялось брать в руки оружие, и странный вид норманнских церковников, вооруженных и даже ведущих за собой солдат, приводил настороженных хозяев в замешательство.
Этим странным западным рыцарям нельзя было ни в чем доверять, и некоторые византийцы подозревали, что истинной целью крестового похода было не освобождение Иерусалима, а захват Константинополя. Всякому, кто в этом сомневался, было достаточно только взглянуть на знать, уже выступившую в путь: впереди прочих был Боэмунд — ненавистный сын Роберта Гвискара.
