Мне кажется, что Платон так и не нашел окончательного ясного ответа на этот вопрос. Он был уверен, что идея выполняет все эти функции – значения, определения, идеала, предела и цели – сразу. Однако ни он, ни его последователи за две тысячи лет не смогли объяснить на примере, как одна и та же вещь может играть настолько разные роли. Но даже если нам нужны более сложные формулировки или мы должны признать существование трех видов идей, это еще не значит, что Платонова теория идей ошибочна.
Платон установил важный факт: это из-за истинного в нашей собственной природе и из-за самой природы вещей, а не из-за условностей, как учили софисты, «смутное предугадывание чего-то» заставляет нас восхищаться истиной, красотой и благородством и высоко их ценить. В самом деле, действие этого врожденного чувства ценности заметно уже в религиозных мифах и в той вере в мировую справедливость, которая задолго до того, как возникла философия, уже вдохновляла людей на попытки изобразить мировой порядок, в котором человеческие ценности что-то значат33.
Перейдя от науки и метафизики к политике и этике, мы обнаруживаем, что одна из хороших сторон Платоновой системы – то, как в ней освещены человеческое «я» и отношение отдельного человека к обществу. Это те две центральные проблемы, которые Платон обещал исследовать в Академии. Как познание реальности поиск «я» был труден потому, что «я» – сложное образование, и его нельзя просто поместить на тот или иной уровень такой классификации, как «Разделенная линия».
В то, что человек отождествляет с собой, входит тело, в котором обитает и которое наделяет жизнью душа. Туда входят чувства и воображение с их яркими, но недолго существующими картинами мира и мимолетными впечатлениями. Туда входят честолюбие и свобода принимать решения. «Я» также обладает способностью познавать неизменные идеи и отзываться на идею добра как на собственный высший идеал. Для Платонова «я» так же, как для действительности, нужна карта. Такая карта может также служить диагностической таблицей студенту, изучающему этику, или физиологу, поскольку каждый раз, когда нарушается правильное расположение частей «я», космос справедливой упорядоченной души пропадает, и в результате возникает порок34.
Платон верил в то, во что не верят некоторые сегодняшние политические теоретики: что общество – это не просто совокупность составляющих его отдельных людей. Следовательно, он не мог отвергнуть требования, которые государство предъявляет к своим гражданам, как произвольные или целиком условные. Он рассматривал этот вопрос иначе: обязательно ли идеал общества и идеал самореализации человека должны быть несовместимы друг с другом? Такие конфликты, как столкновение афинской демократии с Сократом, – трагедии, но разве избежать их невозможно? Или эти два идеала связаны как-то иначе? К тому времени, как Платон закончил «Государство», он пришел к выводу, что эти две идеи не обязательно несовместимы. Ему казалось ясным, что даже такой передовой город, как Афины, должен будет изменить почти все свои традиционные правила жизни и общественные учреждения, чтобы стать государством, где социальная эффективность и индивидуальная добродетель будут совпадать. И пусть на уровне практики это было разочарованием, как философское открытие это обнадеживало: значит, теоретически может существовать общество, в котором такого человека, как Сократ, действительно признали бы в суде благодетелем, а не казнили как носителя прямой и явной угрозы35.
Платон был доволен своим анализом, разделившим сложное «я» на три составные части: рассудок, пыл (стремление к славе, чувство чести, воля) и вожделение. Рассудок знает, что человек – это частичная реализация не подвластных времени идеалов ценности и гармонии.
Пыл, или честолюбие, способен действовать в мире – это энергия, побуждающая соревноваться, творить и делать. Вожделение – инстинктивная постановка себя в центр, которая отражает привязанность души к удовольствиям и страданиям, ощущениям и ограничениям ее собственного тела. Человеку удается реализовать себя, когда эти три стороны «я» правильно и гармонично соотносятся между собой. Рассудок может определить, какие вожделения и проявления честолюбия будет хорошо удовлетворить, а какие следует подавить или направить в иную сторону. Честолюбие и вожделение, если их предоставить самим себе или позволить им властвовать над всей личностью, не имеют никаких критериев, кроме слепой жажды иметь больше – больше имущества, больше удовольствий, больше почестей, больше власти. Но поскольку иметь больше – цель недостижимая по определению (как бы много я ни имел сейчас, в данный момент я не могу иметь больше этого), человек расплачивается за неверную психологическую настройку этих частей своего «я» жизнью: он всем недоволен, тратит жизнь на погоню за призрачной целью, которая не становится и никогда не станет ближе, и не реализует внутренне присущие человеку достоинство и ценность36.
Этими рассуждениями Платон не отрицает того, что люди могут идти к реализации своих возможностей разными путями. Некоторые люди по своей природе склонны быть философами, другие воинами и атлетами, третьи – заниматься производительным трудом и торговлей. Эти различия вызваны разницей в относительной силе трех частей души и в силах тела, которое они оживляют. Во власти каждого человека действовать согласно своим интересам и использовать свои способности разумно, а не руководствоваться при этом слепой жаждой удобств или наград. (К примеру, Милон Кротонский, атлет, чьи спортивные подвиги стали легендой, в конце своей спортивной карьеры стал мужем дочери Пифагора и членом Пифагорейского братства. Платон мог рассчитывать, что его читатели вспомнят о том, что спортивная профессия не сделала величайшего спортсмена Греции ненавистником культуры или человеком низшего сорта.)
Платон часто говорит о человеческой душе, ее внутренних конфликтах и ее жизни после смерти на языке мифа: в своих книгах он нашел место и для своей собственной мифологии. Рассказы могут сделать ярче логический аргумент. Если читатели не принимают их ошибочно за научные объяснения, а Платон способен выбирать из рассказов только те, которые считает подходящими как философ, то мифы не вредны. Но, несмотря на присутствие у Платона этих мифов о душе, по его философии невозможно понять, в какой степени он верил, что душа бессмертна.
Во всяком случае, он, похоже, был убежден, что способность человеческого разума познавать вечные истины и бессмертные идеалы и восхищаться ими доказывает, что эта часть человеческого существа бессмертна или, по меньшей мере, участвует в бессмертии. И он чувствовал, что в мифах о последнем страшном суде воплощена глубокая интуитивная вера, более личная и живая, чем любое абстрактное диалектическое доказательство. В этих рассказах человек весь целиком – с его памятью, вожделением и честолюбием – предстает перед судом вселенской справедливости, которая, взяв за образец то, каким человеку следует быть, присуждает каждой душе счастливую или несчастную будущую жизнь в зависимости от того, в какой степени эта душа осуществила себя37. Желание быть бессмертным, несомненно, основной мотив человеческих поступков: при мировом порядке, который одновременно добр, справедлив и прекрасен, самыми правдоподобными рассказами, какие могли бы придумать люди, были бы рассказы, отражающие надежду на то, что души, которые заслуживают бессмертия, действительно достигнут его.
