Ту-ту-ту-ту.
Сталкиваясь с неприятностями, мама брала телефон и обзванивала всех подруг по кругу: Мила, ты представить не можешь, я так несчастна, так несчастна… Верунчик, ты представить себе не можешь… Ниночка, ты… Как будто заговаривала боль. Но в этот раз она как стояла, так села — и никого из них не набрала.
Что же это получается? Что Сергеев меня обманул? Сказал, что никакого дела не открыли, а сам накатал в деканат. Или Федюшке дал поручение. А Федюшка Мусе соврал. Но нет ни протокола, ни вещдоков, нет заведённого дела, нет показаний. Нет вообще ничего, сплошная Туманность Андромеды. А при этом сигнал — поступил. И приехали какие-то товарищи из Комитета. Так вот о чём меня предупреждал отец Артемий. Вот зачем меня вызывали в Москву. Вот что значили слова — «не отчаивайся и начинай готовиться».
2
В затхлом безжизненном холле воздух выдышали без остатка. Перед глазами побежали мушки, словно раскололось тонкое стекло и по сколам потекла вода. Жизнь распалась на отдельные фрагменты; сон догнал меня, накрыл волной. Я куда-то шёл, о чём-то говорил, не читая подписал какую-то бумажку, сел за массивный стол в деканском кабинете — и никак не мог сосредоточиться. Словно это происходит не со мной, не сейчас и не здесь.
Напротив, упирая руки в край стола, сидел руководитель Первого отдела Нариманов — огромный, безжизненно бледный старик с тяжёлым изрытым лицом. Нариманова звали ошпаренным: если ему возражали, он становился бордовым. За приставной журнальный столик примостился Павел Федосеевич; декану было тесно и противно; он сцепил аристократические пальцы, уставился в пол и молчал. Я снова обратил внимание на то, какие у декана удивительные ногти. Какие чистые, какие крупные, какие нездешние ногти. У пыльного окна, к нам спиной, стоял незнакомый мужчина, светловолосый, коротко остриженный, с опрятной лысинкой, напоминающей тонзуру. Он был в бежевом помятом пиджаке, из плечевого шва торчали нитки. А на отшибе, возле входа в кабинет, на полудетском стульчике сидел доцент Иваницкий.
Разговор был неожиданный и странный; вопреки ожиданиям, никто ни словом не обмолвился о том полудопросе; всё крутилось вокруг Сумалея; вопросы задавал Нариманов, остальные молчали.
Ноговицын, вы являетесь православным верующим? Не понимаю, о чём вы. Ну, церковь посещаете? А почему вас это интересует? Так посещаете или не посещаете? А я обязан отвечать? Хорошо, спрошу другой вопрос. Собирает ли товарищ Сумалей домашние кружки и обсуждает ли на них религиозные вопросы? Нет, не собирает. А почему вы это спрашиваете? Здесь вопросы задаём мы. Я отбивал короткие словесные удары, как в настольном теннисе — летучий шарик. Тынк-тынк. Неправильный отскок. Сопля. Задета сетка. Переподача. Тынк-тынк.
В конце концов я потерял терпение и, подавляя ярость, спросил Нариманова:
— Инвар Викторович, я всё-таки имею право знать. Вы задаёте странные вопросы и до сих пор не объяснили — почему. Хотя мы сидим уже — сколько? Целых двадцать минут. У вас ко мне какие-то претензии? Тогда скажите. А если нет, то у меня последние каникулы, я бы не хотел их тратить так бездарно.
Нариманова кинуло в жар. Он схватил блокнотик в красной лакированной обложке с золотыми правдинскими буквами («Делегату профсоюзной конференции») и стал обмахиваться.
— Здесь пока происходит беседа. По её результатам будет принято соответствующее решение. Итак, сформулирую твёрже: правда ли, что Сумалей Михаил Миронович (Миронович? — переспросил он, зыркнув на декана; тот, не поднимая глаз, кивнул) создал подпольный кружок, в котором вы принимали участие?
О, ставки повышаются. Подпольный. Значит, всё-таки вернутся к делу Дуганкова. Чего ж они позавчера так мялись? Получили новые инструкции? Но почему тогда не вызвали к себе? И что тут делает мужик с тонзурой? И почему Нариманов робеет… клюнет, шумно отскочит, приблизится короткими шажками, снова клюнет.
— Нет, Инвар Викторович. Это неправда.
Рытвенная кожа Нариманова стала венозно-кровавой; он отбросил лакированный блокнот и сильно, как в спектакле про героев революции, стукнул кулаком по лакированной столешнице. Чашка испуганно вспрыгнула. Человек в неаккуратном пиджаке обернулся; глаза у него были крупитчатые, цвета серого намокшего песка, взгляд тяжёлый.
— Аспирант Ноговицын. Советую быть откровенней.
Голос у него был вкрадчивый.
— А кто вы? Представьтесь, пожалуйста.
— Имя Сидоров Иван Петрович устроит?
— А почему не Белкин?
— Остроумничать будете после. Для начала скажите мне вот что. Какие книги вы передавали аспирантке Насоновой Анне Игоревне? Откуда их брали? Если, как вы утверждаете, у Сумалея не было подпольного кружка.
Это было что-то новенькое; Сергеев о Насоновой не говорил. Значит, не теряли даром времени, копали? Но если их действительно волнуют книжки, то почему на «Киевской» не отобрали ничего — ни запрещённого Бердяева, ни рукописный молитвенник? Это же были прямые улики. А теперь выкладывают косвенные. Какой-то бред. Сплошные нестыковки. Детективы братьев Вайнеров и то правдоподобней.
Я наконец-то начал просыпаться; сердце остро застучало в горле.
— Знаете, я бы хотел уточнить. Вы меня допрашиваете, или это просто разговор?
— Вам уже ответили — пока что не допрос.
— То есть я могу не отвечать?
— Можете. Но я бы очень не советовал. Прямо-таки очень-очень-очень.
— А Насонову вы пригласили? — я пошёл напролом. — Пусть она скажет сама. Прямо здесь, в моём присутствии.
Иваницкий вскочил со своего приставного стульчика, как пионер на торжественном сборе:
— Что вы себе позволяете? Как вы разговариваете? Факультет не потерпит! Вы будете немедленно отчислены!
Павел Федосеевич очнулся, скривился, как старый бульдог, выпускающий слюни, и рявкнул:
— Я здесь пока что декан и сам решу, кого отчислить, а кого оставить.
— Конечно, Павел Федосеевич, — Иваницкий немедленно сел, но, привстав на секунду, подвякнул: — По согласованию с большим парткомом.
— С ним, с ним, разумеется, с ним. А с кем ещё? Мы ж дисциплину знаем. И не такие поручения заваливали! Мы в партии подольше вас. Сидите, Иваницкий, не маячьте.
— Спасибо.
— Не за что. Продолжайте, Алексей Арнольдович, мы слушаем.
— А что мне ещё сказать, Павел Федосеевич? Я вправду не знаю. Какие-то книжки. Какой-то кружок. Кто-то донос накатал? Покажите. Если это как-то связано с позавчерашним задержанием, то меня отпустили и книги — вернули. У подполковника Сергеева претензий не было. Тогда в чём проблема?
Павел Федосеевич ответить не успел.
— У подполковника? Какого подполковника? Где происходило задержание? Причина? — как на шарнирах развернулся человек в неаккуратном пиджаке.
