Читая Юстина, можно подумать, что Трифон потрясен его доводами. Тем не менее Трифон выкладывает цитату, которую считает козырной картой: «Я Господь Бог – это имя Мое, и Моей славы, и добродетелей Моих не дам другому» (Ис 42:8). Иными словами, второго Бога нет. Юстин отвечает, что более широкий контекст Ис 42:5–13 предполагает, что всетаки есть некто – некий Раб Господень – с которым Бог разделяет свою славу. И этот некто – Христос ( Диалог с Трифоном , 65:1–3).
Трифон пытается опровергнуть христианский тезис, что различные божественные имена (Ангел, Слава и т. д.) соответствуют разным существам. Для него, как и для иудаизма, это лишь разные формы или разные модальности, в которых воспринимается единый Бог.
...
Сила, которая явилась от Отца всего Моисею или Аврааму или Иакову, названа Ангелом по ее приближению к человекам, так как чрез нее возвещаются людям повеления от Отца, – Славой, так как иногда она является в необъятном видении, – то мужем и человеком, потому что по воле Отца принимает на себя такие образы, и наконец Словом, потому что приносит сообщения от Отца к людям; но эта Сила неотлучна и неотделима от Отца.
( Диалог с Трифоном, 128:1)
В свою очередь Юстин утверждает, что различные проявления Бога в библейской истории соответствуют реальному различию между Богом Отцом и Христом, который, согласно пророческим писаниям, есть «Бог, Сын Единого нерожденного и неизреченного Бога» ( Диалог с Трифоном , 126:1). Трифон со своими собратьями-иудеями ошибаются, полагая, будто единый и нерожденный Бог лично сошел из своей небесной обители и ходил из одного места в другое, встречаясь с людьми.
Неизреченный Отец и Господь всего не приходит в какое-либо место, не ходит, не спит и не встает, но пребывает в Своей стране, какая бы она ни была, ясно видит и слышит, не глазами или ушами, но неизглаголанной силой, так что Он все видит и все знает и никто из нас не скрыт от Него; Он недвижим и необъемлем каким-либо местом, ни даже целым миром, потому что Он существовал прежде, нежели сотворен мир. ( Диалог с Трифоном, 127:1)
Юстин усматривал в таких отрывках откровение Сына. Патриархи, Моисей и другие люди не могли созерцать неизреченного Господа всего, однако видели его проявления в вечном Сыне, который есть Бог, а также в ангеле/вестнике, который творил волю Божью, и в неопалимой купине, откуда звучал голос Моисею, и в человеке, рожденном от Девы (Диалог с Трифоном , 127:3). Эти проявления Силы были даны волей Божьей, причем никакого разделения в сущности Отца не возникало. Впрочем, Порождение Отца по числу есть нечто иное ( Диалог с Трифоном , 128:4). Пожалуй, здесь мы видим первую философско-богословскую попытку провести грань между тем, что более поздние богословы называли «Ликами» Божества.
Девственное рождение
Чудо девственного рождения играло огромную роль в Юстиновой христологии Логоса и вместе с тем представляло собой легкую мишень для нападок Трифона. Юстин замечает: «Никто в роде Авраама по плоти никогда не рождался и не говорили, чтобы родился от девы, кроме только нашего Христа, как это всем известно» ( Диалог с Трифоном , 43:7; 66:3; 67:1–2). На это у Трифона есть двоякий ответ. Во-первых, Исайя, на которого ссылаются христиане, говорил не о деве, а о молодой женщине ( neanis ).3 Во-вторых, пророчество Исайи относилось не к Иисусу, а к библейскому царю, современнику пророка, родившемуся в VIII веке до н. э.
...
Все пророчество относится к Езекии, на котором и совершились последующие события согласно с этим пророчеством. В мифах эллинов рассказывается, что Персей рожден от Данаи-девы после того, как называемый у них Зевсом взошел в нее в виде золота; а вам надлежало бы стыдиться говорить подобное им, и скорее должно признавать, что этот Иисус, как человек, рожден от человеков, и если можете доказать из писаний, что Он Христос, – утверждать, что он удостоился избрания во Христа за жизнь законную и совершенную: но не осмеливайтесь рассказывать такие неестественные происшествия, иначе вы, подобно грекам, будете обличены в безумстве.
( Диалог с Трифоном, 67:1–2)
Непонятно, почему Трифон не останавливается на филологическом аргументе: ведь слово «дева» ( betulah ) отсутствует в первоначальном тексте Исайи . Пророк говорит, что сына родит «молодая женщина» (‘ almah ). Юстин не знал иврита и основывался на Септуагинте, где использовано (как и в Мф 1:23) слово parthenos («дева»): « Parthenos во чреве приимет». Более того, Юстин обвинил Трифона и иудеев в подтасовке греческого перевода, который эллинизированная церковь также считала своей собственностью.
...
А вы и здесь осмеливаетесь искажать перевод, сделанный вашими старцами при Птолемее, царе Египетском, и утверждаете, что в Писании не так, как они перевели, но «вот молодая женщина будет иметь во чреве»; как будто бы великое дело было показано, если бы женщина родила от совокупления с мужем? Это и все молодые женщины делают, кроме неплодных.
( Диалог с Трифоном, 84:3)
Поскольку, как мы уже сказали, три греческих переводчика Исайи во II веке – Акила, Симмах и иудеохристианский эбионит Теодотион – правильно перевели еврейское слово ‘ almah греческим словом neanis , Трифон не действовал самочинно, да и в лингвистическом плане его тезис абсолютно обоснован. Однако Юстин избегает филологии и сосредоточивает внимание на спорной (хотя и, по-видимому, правильной) интерпретации Ис 7:14 как пророчества о рождении царя Езекии. Более ранний намек Трифона на греческую легенду о рождении Персея от Зевса и Данаи предназначен высмеять то, что он считал вопиющим легковерием со стороны христиан.
Современный наблюдатель согласится, что в этом раунде Трифон выиграл по всем показателям. Однако Юстин хотел вести дискуссию на своей почве: на греческой почве Септуагинты. Лишь в III веке в христианстве появится полемист (Ориген), способный оценить иудейский филологический подход. Юстин же считал, что Трифон и его единоверцы просто должны скорее обратиться в христианство, ибо Второе пришествие не за горами: «Короткое время остается вам для вашего обращения, и если Христос предварит вас Своим пришествием, то напрасно будете каяться, напрасно плакать, ибо Он не услышит вас» ( Диалог с Трифоном , 28:2).
Отметим, что в отличие от большинства вышерассмотренных авторов, которые выказывали частичный или даже значительный (Игнатий, Первое послание Климента) интерес к церковной организации и роли епископов и пресвитеров, Юстин лишь изредка обращается к вопросам богослужения (крещение, Евхаристия) и не выказывает увлеченности экклезиологией.
Его стихия – риторика, дискуссия, особенно о Библии (в греческом переводе).
Уже лет через сто-двести некоторые идеи Юстина стали восприниматься как необычные и даже неортодоксальные. Он возмутился бы, если бы его обвинили в многобожии, но его тексты действительно можно понять в том смысле, что Отец, Логос и Дух – в каком-то смысле – разные сущности. А в его тринитарных концепциях не просматривается соравенства между Богом Отцом и Богом Сыном.
