– Нам ставить князя не надобно. У нас уже есть новый князь.
– Но-овый?! Это кто ж будет?
– Остей Дмитриев сын. Дмитрия Ольгердовича. В Переяславле что сидит.
– Из гедиминовичей, што ль?
– Ну.
(Братья внизу переглядываются, разводят руками, отъезжают и совещаются с татарской свитой, что-то ей втолковывая. Возвращаются к переговорам. На стене собрался народ, тянут шеи, вслушиваются.)
– Так вы не за Дмитрия бились?
– Да нам хоть он шею сломай! Царь его накажет – народу только в радость.
– Так чего вы сразу-то не объявились? Что против Дмитрия? Значит – вы же за царя?
– Ну. Выходит так… Чего же…
– И Дмитрия неугодного сами прогнали?
– Ну.
– И нового себе князя позвали?
(Наверху прежний переговорщик, в боевой броне, отодвинут властной рукой. На стене появляется меж зубцов разодетый боярин в шлеме с насечкой и берет переговоры на себя.)
– Наш новый князь готов слушать, что скажет царь.
– Так надо же, чтобы ваш князь ярлык от царя получил!
(Начинается осторожное выяснение условий, на которых Тохтамыш признает Остея князем Москвы и вернет москвичам свое расположение. Складывается, вроде, так, что можно договориться и решить дело миром?..)
Летопись как код
Ведь примерно так, ученые джентльмены, в общем и целом – только так и никак иначе. Насчет летописей – понимать же надо: пергамент дорог, с чернилами и пером надо обращаться крайне осторожно, а в подробностях все происходящее записать невозможно, нет таких ресурсов людских и технических.
Есть масса работ по церковнославянскому и древнерусскому языку. Но не существует работ по стилю летописного изложения в связи с техническими возможностями. Специфика этого стиля не осознана, не исследована. А ведь она сродни сегодняшнему твиттеру – количество знаков минимизируется. Сообщение об отдельном событии или поступке порой до ужаса напоминает нашу SMS – эсэмэску. Экономим информационно-графическое пространство как можем, условившись о сокращениях.
А технические сокращения текста, экономия графического оформления информации, рождает свою эстетику. То есть. Любой письменный язык отличается от устного. По отношению к устному письменный язык всегда условен. Начиная с того, что линейным начертанием мы условились изображать фонемы через буквы.
Краткость изложения ведет к концентрату содержания. Выражаясь научно: чем выше степень кодирования текста – тем выше семантическая нагрузка на единицу текста.
Пример. Летописец не может написать историю Второй Мировой войны в ста томах. Он может только в одном. Причем с современной точки зрения – нетолстом. Поэтому он начнет с фразы: «Вторая Мировая война началась 1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу». Чистая правда. И далее в том же духе.
Но. Он не может написать о создании Германской империи Бисмарком, о Первой Мировой и Версальском мире, о становлении национал-социализма и сталинизма, о Мюнхене и секретных протоколах Молотова-Риббентропа, о мечте Черчилля стравить Третий Рейх с СССР и мечте Сталина стравить Третий Рейх с Англией и Францией – и о многом-многом еще. Летописец не может объять необъятное. Причины, мотивы, истоки, цели – вместо комплексного исследования взаимосвязей летописец консервирует краткое перечисление узлов исторического сюжета. Изредка расцвечивая повесть яркой деталью. За каковой бесценный труд ему огромное спасибо и молитва за упокой души.
Поэтому позднейший историк ставит вопросы: как, почему, ради чего, кто с кем и против кого, кому какая выгода и главное – в чем здесь логика и глубинные причины, которые нельзя было отменить. Ну, выше мы уже говорили: аналитик и реставратор, разведчик и психолог.
Летопись нуждается в раскодировании читателем. В развертывании смыслов. Умение читать и умение прочитать летопись – разные вещи.
Летопись излагает факты. Иногда врет. Иногда врет явно. Иногда факты не увязываются между собой – тогда надо искать умолчания, искажения, подтасовки.
Эстетика летописи основана на сокращениях, вызванных техническими причинами. На сокращениях, вызванных общеизвестностью современных летописцу фактов (позднее они канули). На сокращениях, которые вызваны политической задачей умолчать ненужное и враждебное. На умолчаниях, вызванных мнением летописца о важном и не важном. А также, также, также!! – На патриотической трактовке событий. На необходимости считаться с волей монастырского начальства – с редактором, так сказать. И князю польстить надо, а грехи его скрыть либо трактовать ему во благо. Образ русского воина приподнять, врагов его – опустить: ах ты собака Калин-царь!
Летопись идеологизирована! Понимать надо. А как иначе.
При этом беллетризована! Персонажи дистанцируются от исторических героев по воле и разумению автора; который и так-то полнотой информации не располагает.
И оптимизирована. В смысле минимизирована.
«Минималистская эстетика русской летописи» – эта ученая монография еще не написана; да и докторской нет.
Летописец выдирает из тела истории скелет, нередко теряя при этом отдельные кости. При попытке собрать его кособокий скелет хромает и падает.
Но летописец, этот гуманитарный Кювье наоборот, все время подразумевает, что сохраненный его трудом скелет вы мысленно видите как все тело целиком, с его мышцами и внутренними органами, в движении и работе: видите скелет события как живое полнокровное действие с логикой и страстями. Но прошли века, отдельные кости потерялись, вместо гомункулюса восстанавливается ужасный Франкенштейн с нарушением координации.
Любая история – это кубик Рубика, который надо собрать. Предварительно найдя недостающие квадратики.
А чего тут совещаться?
Прикинули в Москве хвост к носу, а времени на прикидывание парламентеры дали немного… С утра до полудня был последний срок. И то сказать, зачем больше. Все уже думано-передумано…
А парламентер, если кому да вдруг неясно, не перину взбивает перед обреченными, чтоб мягко спать было. Парламентер протягивает им обе свои руки: в одной пряник – в другой кнут. И предлагает выбор. И отпускает на этот выбор конкретно ограниченное время.
А если нет у парламентера кнута – пусть он свой пряник себе в зад вобьет и так кушает. Чего ради с тобой считаться, если ты никак не можешь нам навредить? Ну и пошел на хрен со своими посулами. Эть, придурок, предложение он делает. Своим умом проживем! И рисковать попусту не станем.
Вот и судят-рядят умные люди, и князь лоб морщит, и вече на площади шумит. Тревожно шумит, невесело…
Помощи нет. Когда придет – сказать трудно. А вдруг как не придет вообще. Или – слишком поздно…
Стены татары возьмут раньше или позже. Суздальский полк к ним подойдет, нижегородский, а уж рязанцам и вовсе радость Москву на копье поставить и пограбить. Соседи это любят. И осадные камнеметы, башни, тараны из Орды уже волокут.
