Кардинал-инфант в Нидерландах стал популярен, конституционную партию венгерский король превратил в живой труп. Вальтеллиной можно было снова пользоваться, правый берег Рейна был оккупирован, во Францию Габсбурги вторглись и чуть было не взяли Париж. Нервозный и покинутый всеми Оксеншерна и расколотое правительство Соединенных провинций всеми руками держались за Ришелье, в лагере реальных германских оппонентов императора остались только Вильгельм Гессен-Кассельский с небольшой армией в Восточной Фрисландии и Георг Брауншвейг-Люнебург, чья еще меньшая по численности армия стояла на Везере. Оба они бездействовали. Бернхард Саксен-Веймарский ждал французских субсидий на левом берегу Рейна, курфюрст Пфальца обольщал английских аристократов в Лондоне. В конфликте Бурбонов и Габсбургов, похоже, побеждал Австрийский дом.
3
В продолжение всей конференции в Регенсбурге Фердинанд II занимался и домашними делами, вникая в мельчайшие детали. Ему надо было заняться ремонтом набережной в Вене, разобраться с девицей, выдававшей себя за прорицательницу, послать новую игру венгерской королеве
[1181]. Однако он стал явно немощнее, его мучила астма, и император после избрания сына римским королем все чаще и с радостью заговаривал об уходе в мир иной. «Римской империи я больше не нужен, — удовлетворенно заявлял Фердинанд. — У нее теперь есть другой правитель, и даже очень хороший»
[1182].
Ему исполнилось всего пятьдесят девять лет, но моральное и физическое перенапряжение, обильные трапезы и религиозное рвение сделали из него дряхлого старика раньше времени. Супруга нередко, пробудившись ночью и видя, как он молится на коленях у постели, протягивала ему руки, умоляя пожалеть себя, а Фердинанд даже не отвечал
[1183]. Он почувствовал резкий упадок сил на пути в Вену, возвращаясь с конференции, и из Штраубинга послал отцу Ламормену просьбу разрешить ему не совершать утренние молитвы
[1184]. Исповедник сразу же понял, что император тяжело болен, и поспешил к нему навстречу. Фердинанд продолжил тяжелый и долгий путь в Вену, прибыв в столицу 8 февраля 1637 года умирающим человеком.
Фердинанд умирал тихо и покойно, обложенный подушками, его лицо озаряла добрая улыбка, когда он поднимал глаза на жену и дочь, которые не отходили от него ни на минуту
[1185]. За восемнадцать лет непрерывной борьбы он никогда не терял веры в правоту своей миссии, в Господа, направлявшего его, и мог с полным основанием сказать «Nunc dimittis»
[1186]: ему действительно удалось исполнить почти все свои замыслы. Император не смог полностью отобрать Германию у еретиков, но Пражским миром он затвердил права церкви на все земли, которые она имела в 1624 году. Уже одного этого, если даже не считать очищение от ереси Австрии и Богемии, было достаточно для того, чтобы он мог гордиться своими достижениями. При виде толп людей, обращенных в его веру и идущих в католические храмы в Линце, его глаза наполнялись слезами умиления и благодарности
[1187]. Император преуспел и во многом другом: сплотил австрийскую династию, еще теснее сблизил ее с испанским родом, привив к нему своего сына, реформировал управление своими землями, порушил и лигу и унию, объединил большинство германских князей, хотели они этого или нет, под своим скипетром. Все эти достижения он смело мог представить на суд Всевышнего. Его ничто не тревожило, и его совесть была чиста, когда он готовился отчитаться на Божьем суде. В девять утра 15 февраля его душа и тело расстались: его останки отправились гнить в фамильном склепе в Граце, а душа полетела получать вознаграждение за труды.
Однако его политические достижения обошлись дорого, даже слишком дорого. Теоретически в Германии верховной считалась власть императора, в действительности всем заправляла солдатня. Везде и повсюду верховодили солдаты, а не генералы. Банер чистосердечно признавал, что он совершенно не мог контролировать своих людей, и стынет кровь от рассказов о разграблении Кемптена имперцами, Ландсберга — шведами и Кальва — баварцами. Имперские солдаты убивали детей в подвалах, выбрасывали женщин из окон верхних этажей, сварили одну домохозяйку в ее же котле. Шведы сыпали на своих узников порох и поджигали, баварцы Верта заперли жителей Кальва, запалили стены, направили пушки на ворота и расстреливали людей, пытавшихся вырваться из огня. В историях о зверствах не исключены преувеличения, но они потрясают, даже если в них есть хоть какая-то доля правды. Не было ничего необычного в том, чтобы оставить мирных граждан, захваченных в плен, умирать на обочинах дорог с удавками на шее и привязывать священников к повозкам и заставлять их, как собак, бежать на четвереньках. Солдаты с легкостью брали детей в заложники и требовали за них выкуп, морили голодом в застенках пойманных бюргеров и крестьян и пытали их со всей изобретательностью, на какую только способен человек
[1188].
За шесть лет беспрерывно перемещавшиеся многотысячные войска опустошили Центральную Германию, понасажали всюду чуму и голод, сорвали людей с насиженных мест, превратив их в беженцев и бродяг. Деревни обезлюдели, во многих городах едва уцелела десятая часть прежнего населения. Когда ситуация относительно нормализовалась, жители возвращались, но прежде богатые бюргеры находили там, где стояли их дома, одни пепелища. Бернхард Саксен-Веймарский и Верт взяли за правило сжигать все на своем пути во вражеских землях. Одни руины остались от Фюрта, Айхштетта, Кройссена, Байрёйта, Кальва, стерты с лица земли бесчисленные деревни, в подвалах уцелевших домов развелись полчища крыс
[1189]. Мелкопоместное дворянство, позабывшее о своем долге, сбежало в города или предалось грабежам и устраивало набеги на одиноких путников, как в давние времена. В Моравии и чиновники, и местные землевладельцы смешались со странствующими мародерами, делясь с ними своей добычей
[1190].
