Герцог был готов к переговорам о перемирии. Уже надвигалась ночь, и он не горел желанием сражаться doutrance
[1322]. В сопровождении ближайших офицеров он стал подниматься на вершину холма, и кто-то на вражеской стороне, решив, что начинается новая атака, открыл огонь. Французы бросились защищать своего командующего. Пехота и кавалерия навалились на испанцев, сбивая с ног каждого, кто попадался под руку. Герцог пытался остановить своих людей, но безуспешно. Ему удалось спасти несколько человек, ухватившихся за его стремена и моливших о помиловании. Когда опустилась ночь, Мело подсчитал свои потери: из восемнадцати тысяч пехотинцев восемь тысяч были убиты и семь тысяч сдались в плен, и среди них оказалось немало испанцев. Герцог Энгиенский захватил двадцать четыре пушки, военную казну и огромное количество оружия. На следующий день он с триумфом вошел в Рокруа, этот факт запечатлен на воротах по-прежнему маленького городка
[1323].
Поражение под Рокруа означало конец испанской армии. Кавалерия уцелела, но ее моральный дух был сломлен, и она уже не могла играть сколько-нибудь важную роль без великолепной испанской пехоты, от которой остались одни крохи. При Рокруа испанцы не замарали свою воинскую репутацию, как это сделали шведы под Нёрдлингеном, но отдали свои жизни за сохранение воинской чести. Ветераны погибли, традиции погибли, не осталось никого, кто мог бы готовить новое поколение воинов. В центре расположения испанских войск перед Рокруа стоит небольшой монумент, непритязательный серый монолит, похожий скорее на надгробие, — надгробный камень, напоминающий о месте, где было похоронено величие испанской армии, можно сказать, величие самой Испании.
Глава одиннадцатая
НА ПУТИ К МИРУ 1643-1648
Мы должны умереть или стать рабами, ибо нож приставлен к нашему горлу.
Исаак Фольмер, имперский полномочный представитель в Мюнстере
1
Спустя пять недель после битвы при Рокруа, 23 июня 1643 года, Фердинанд III дал согласие на переговоры с Францией и Швецией. Конгресс в Мюнстере открылся лишь 4 декабря 1644 года. И повинен в этом был не только император. Три обстоятельства помешали начать дискуссии сразу же: разногласия между императором и германскими сословиями, ослабление позиций Франции и обострение ее отношений с Соединенными провинциями, ссора между Швецией и Данией.
Император прежде согласился на созыв имперской депутации во Франкфурте-на-Майне в надежде на то, что она без иностранного вмешательства разрешит внутренние проблемы Германии и будет способствовать установлению религиозного мира. Каких бы союзников ни находили противоборствующие стороны, казалось вполне реальным, что сугубо германская ассамблея сможет урегулировать сугубо германские трудности. Фердинанд недооценил степень высокомерия Швеции и Франции и явно переоценил собственные возможности.
С того времени, когда курфюрст Фридрих Вильгельм выступил против императора в Регенсбурге, и особенно после распространения памфлета «Dissertatio de rationestatus» любые действия Фердинанда вызывали подозрения. Депутат из Бранденбурга во Франкфурте-на-Майне открыто обвинил императора в том, что он препятствует мирным договоренностям
[1324]. Не случайно германские сословия доброжелательно отнеслись к предложениям сначала шведского
[1325], потом французского
[1326] и затем снова шведского
[1327] послов представить свои претензии для международной конференции. На контрпредложение императора никто не отреагировал
[1328]. В его добрую волю уже не верили, тем более что на предыдущем собрании во Франкфурте он запросил субсидию в размере почти тринадцати миллионов гульденов: такая сумма могла понадобиться только для ведения войны. Не во власти императора было не пускать германских представителей на мирный конгресс, и он лишил их права голоса в Мюнстере и Оснабрюке. По сути, Фердинанд пригрозил: «Либо вы предъявляете свои жалобы во Франкфурте, либо держите их при себе». Сословия, поддерживаемые иностранными союзниками и вдохновленные примером Фридриха Вильгельма Бранденбургского, выразили такой бурный протест, что Фердинанд уступил и согласился на то, что обсуждения в Вестфалии будут приравнены по значимости к дискуссиям в рейхстаге и любой договор, принятый конгрессом и подписанный императором, будет иметь силу имперского закона
[1329]. На Фердинанда в определенной степени подействовали внешние факторы. Ландграфиня Гессен-Кассельская отказалась представлять ассамблее во Франкфурте какие-либо доклады
[1330]: она расценила этот форум как продолжение Имперского суда. Максимилиан Баварский пообещал подписать сепаратный мир, если император будет упорствовать
[1331]. Упрямство ландграфини не имело особого значения, хотя и свидетельствовало о том, что экстремистов урегулирование во Франкфурте не устроит ни в каком виде. Угроза Максимилиана была более существенной: его дезертирство привело бы к краху вооруженных сил империи.
Позиции Максимилиана существенно переменились со времени подписания Пражского мира в 1635 году, когда ему пришлось отказаться от своего любимого детища — Католической лиги и стать союзником Фердинанда в войне, чуть ли не прислуживать ему. Тогда от его армии почти ничего не осталось, и он не мог оказывать серьезного влияния на имперскую политику, в то время как другой союзник, Иоганн Георг, располагал сильной армией, превосходным командующим и независимостью. С тех пор все изменилось. Пока Иоганн Георг пьянствовал, теряя из-за халатности войска, и лишился способного командующего Арнима, Максимилиан, оберегая и накапливая ресурсы, поднял свою армию на ноги и снова занял лидирующее положение в империи. «Он относится с уважением к императору, — говорил о нем в 1641 году венецианский посол, — но все делает так, как ему захочется»
[1332]. К 1644 году баварец привел в порядок и свои финансы
[1333], и его войска стали ядром имперских вооруженных сил.
