Но что до этого королю Дании? Судя по его действиям, он переживал за Богемию. Король принял Фридриха в гольштейнском Зегеберге и призвал власти округа Нижней Саксонии, в который входил Гольштейн, прийти ему на помощь. У него ничего не получилось, и датский король решил сам выступить посредником в Вене между Фридрихом и императором
[316]. Чем он руководствовался? Его серьезно беспокоило то, что в результате краха протестантской оппозиции в Богемии усилится господство Габсбургов в верховьях Эльбы, после чего они будут распространять его на север, к Балтике.
Король Дании забеспокоился первым, но он не был самой важной фигурой в европейской политике. Правительства Соединенных провинций, Франции и Англии поняли, что под покровом войны в Богемии они позволили испанцам оккупировать Пфальц. Призрачная угроза, против которой они в течение последних десяти лет вступали в заговоры и подписывали соглашения, стала реальной, и они ее проглядели. Очень запоздало английское правительство отправило наконец князьям унии тридцать тысяч фунтов стерлингов
[317]; горстка войск сэра Горация Вера, посланная в Пфальц, оказалась отрезанной в Мангейме и Франкентале; смешанный немецко-голландский гарнизон еще держался в Гейдельберге. Все эти гарнизоны создавали для испанцев лишь временное препятствие, но не постоянно действующий барьер. В Вене англичане попрекали французского посла — автора рокового Ульмского договора
[318]. Тем временем после восстания католиков для испанцев открылась Вальтеллина, и они могли беспрепятственно переправлять из Северной Италии и войска, и материальные средства.
Над Соединенными провинциями нависла более серьезная угроза, чем над Францией, Англией или Данией. Вначале принц Оранский даже намеревался пойти на мир с Брюсселем, хотя и понимал, что ему предложат невыгодные условия. Но у него имелся и альтернативный вариант. Защищая свои границы, голландцы могли одновременно помогать Фридриху и его союзникам в возвращении Рейна. Спешно был заключен альянс с королем Дании, и к Мансфельду полетели послания с обещанием вознаграждений, если он проявит верность протестантскому делу
[319]. 9 апреля 1621 года истек срок перемирия с Испанией. Через пять дней короля и королеву Богемии со всеми почестями приняли в Гааге, а 27 апреля Фридрих поставил свою подпись на договоре, по которому голландцы взялись субсидировать его в том, чтобы отвоевать земли на Рейне. Начинался второй акт великой германской трагедии.
Глава четвертая
ИМПЕРАТОР ФЕРДИНАНД И КУРФЮРСТ МАКСИМИЛИАН (1621-1625)
Германия потеряна, и Франции не жить.
Ришелье
1
Центр конфликта переместился с Молдау на Рейн, а в Богемии Фердинанд начал закладывать основы для деспотической власти, которой не может помешать никакое иностранное вмешательство. Все четыре провинции подчинились, курфюрст Саксонский довольно великодушно обошелся с Силезией и Лусатией
[320], герцог Баварский потребовал от Моравии и Богемии беспрекословного повиновения. Максимилиан формально обещал вступаться за жизнь и собственность повстанцев. Однако его слова ничего не стоили, поскольку он тут же дал понять Фердинанду, что на них не надо обращать внимания. Позже он отправил в Вену капуцина-монаха, который, как сообщали потом, настаивал на мщении Всевышнего с горячностью пророка, изрекающего Божественное Откровение
[321].
«Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника»
[322] — этот стих читали проповедники в Вене, узнав о капитуляции чехов, и Фердинанд не мог найти для себя лучшего текста. После отъезда Максимилиана он назначил наместником в Праге Карла фон Лихтенштейна: непримечательного, осторожного, робкого, немножко непорядочного, но достаточно рассудительного политика. Чехи могли бы кое-что получить от его здравомыслия и милосердия, если бы только он не делал лишь то, что ему повелевал император. Не прошло и пяти недель после падения Праги, как вернулись иезуиты, на своих прежних местах появились католические чиновники, народ заставили разоружиться, ввели надзор за прессой, изъяли из обращения монеты узурпатора, а повстанцам запретили выезжать из страны
[323]. Фердинанд намеревался провести реформы, но не уменьшать численность подданных. И в Моравии, и в Богемии были приняты строжайшие меры по предотвращению эмифации протестантов
[324].
В ночь на 20 февраля 1621 года в Праге были арестованы главные повстанцы
[325]. Турн бежал вместе с королем и находился за границей. Несчастный Шлик, как всегда полагавшийся на трезвость ума людей или на прощение, прохлаждался в Силезии. Саксонские солдаты схватили его во Фридланде и доставили в пражскую темницу к компатриотам
[326].
Вскоре Фердинанд предал гласности свои намерения в отношении поверженной страны. Прежняя монархия упраздняется, корона наследуется в династии Габсбургов. «Грамоту величества», хартию религиозных свобод, отправили в сумке в Вену, где ее, как рассказывали, Фердинанд персонально разорвал в клочья. Это были, конечно, лишь слухи, поскольку для аннулирования ее действенности достаточно было сорвать императорскую печать, и, кстати, в таком поруганном состоянии документ просуществовал еще долго. Искоренялись еретические верования кальвинистов и утраквистов; во исполнение обещания, данного курфюрсту Саксонии, разрешалась только деятельность лютеранской церкви
[327]. Фердинанд преследовал три цели: политически и экономически покарать всех, кто так или иначе причастен к восстанию, ликвидировать национальные привилегии и уничтожить протестантство. Призывы Лихтенштейна к милосердию или по крайней мере к умеренности оставались без ответа. С наказания Богемии начиналась новая эра: земли Габсбургов должны быть объединены в одно государство с единой религией и единым центром управления из Вены; речь шла фактически о возрождении католической Европы.
Первым делом надо было продемонстрировать прочность власти Фердинанда, и эффективнее всего это можно было сделать кровью. Арестованных лидеров восстания судила специальная комиссия, не принимавшая во внимание никакие обстоятельства, и более сорока человек приговорили к заключению и смертной казни. Среди них был и Андреас Шлик, чья стойкость придавала сил остальным узникам. Это было последнее и, наверное, самое благородное деяние, которое он совершил ради тех, кто не хотел прислушаться к его советам. Независимо от исхода борьбы проявление великодушия и сдержанности, к чему он призывал, было в равной мере невозможно для обеих сторон, а сама жизнь давно потеряла для него привлекательность.
