Густав Адольф, помимо всех прочих достоинств, обладал и пропагандистскими навыками. За месяц или даже больше до отправки армии его агент Адлер Сальвиус будоражил всю Северную Германию разговорами о германских свободах и беззаконии имперских властей, а накануне высадки выпустил на пяти языках манифест, обращенный к народам и правителям Европы и провозглашавший поддержку королем прав протестантов
[743]. Сразу же после высадки появился еще один манифест, утверждавший, что короля вынудила подняться на защиту угнетенных народов интервенция Фердинанда в Польше. Он тщетно пытался прийти к согласию с императором мирным путем, но и в Любеке, и в Штральзунде его посольства были отвергнуты. Поняв наконец, что германские курфюрсты не способны защитить свою церковь, он решил сам взяться за оружие
[744].
20 июля Густав Адольф вошел в Штеттин, столицу Померании, настоял на встрече с миролюбивым и старым герцогом и принудил его стать союзником и дать денег. Несчастный старик согласился, но тут же отписал Фердинанду, извиняясь и оправдываясь форс-мажорными обстоятельствами
[745]. Если герцог не заплатит, то он должен будет заложить ему Померанию, потребовал шведский король, спустя три недели после высадки предъявив права на крайне важный участок Балтийского побережья.
У него уже имелись потенциальные плацдармы и в других районах Германии. Изгнанные герцоги Мекленбурга были его союзниками, сам он заявил о готовности вернуть Фридриха Богемского в Пфальц
[746], а перед завершением 1630 года заключил альянс с ландграфом Гессен-Касселя. Но важнее всего для него была дружба с Христианом Вильгельмом, свергнутым протестантским администратором Магдебурга, ключевой крепости на Эльбе, одного из самых богатых городов Германии, стратегически нужного и Густаву Адольфу, и Тилли. Город не поддавался императору, и если Густав Адольф займет его, то сразу же сможет объявить себя заступником протестантов.
С помощью шведов Христиан Вильгельм снова завладел городом 6 августа 1630 года, заявив, что будет защищать епископство, опираясь на Бога и короля Швеции, от любых захватчиков. Протестантские сочинители листовок публиковали его заявление с радостью, но в Магдебурге не ликовали, а боялись: бюргеры и любили свою веру, и опасались последствий восстания. Когда Христиан Вильгельм занял епископский престол, над городом полетели стаи воронов, издававших пронзительные крики, на зловещем закате солнца среди туч начинали сражаться какие-то странные армии, а под пламенеющими отсветами неба Эльба казалась кроваво-красной
[747]. Европа аплодировала, а жители Магдебурга ходили угрюмые и бранились со своими защитниками.
Густав Адольф зимовал в Померании и Бранденбургской марке. Нехватка провианта вынудила его пораньше отправиться в поход
[748]. 23 января 1631 года он прибыл в Бервальде, намереваясь затем идти во Франкфурт-на-Одере, следующий крупный центр в его военной кампании. В Бервальде король принял агентов Ришелье и подписал долгожданный договор об альянсе.
Бервальдский договор касался свободной торговли и взаимодействия в защите Франции и Швеции. Но в нем были и более серьезные обязательства. Густав Адольф обещал держать в Германии армию численностью тридцать тысяч пехотинцев и шестьсот всадников. Франция должна была взять на себя полностью или частично все расходы и перечислить в казну Швеции 15 мая и 15 ноября двадцать тысяч имперских талеров. Густав Адольф, кроме того, ручался гарантировать свободу вероисповедания для католиков по всей Германии, не трогать земли Максимилиана Баварского, друга Франции, и не заключать сепаратные мирные договоры по крайней мере в течение пяти лет
[749].
Густав Адольф оказался не только превосходным администратором и полководцем, но и отличным дипломатом. Он заставил Ришелье поднять цену договора с пятнадцати до двадцати тысяч талеров и уговорил продувного кардинала пойти на то, чтобы скомпрометировать себя опубликованием соглашения с протестантской державой
[750]. Король хорошо понимал: если договор останется технически тайным, то люди будут шептаться о том, будто он постыдился стать пешкой в руках Франции. Подписав тайный договор, он казался бы всем лишь марионеткой; подписав договор открыто, Густав Адольф представал равным союзником Франции.
Имело ли это какое-то значение? В борьбе с Габсбургами Ришелье хотел использовать бьющую через край энергию такого ревностного поборника прав протестантов, как король Швеции. Народы Северной Германии уже вставали под его знамена, священники молились на него, их сыновья становились его сподвижниками. Дело протестантов обрело новую силу. Ришелье и его помощники в душных приемных Лувра думали, что они хорошо знают свое дело. Испокон веков политики пользовались отвагой и духовной страстью мужественных людей, и французы вообразили, будто в Бервальде они приручили и подмяли под себя шведского короля.
Они крупно ошибались. Вера короля была искренней, как и его желание помочь униженным протестантам. Густав Адольф не был ни солдафоном, ни фанатиком. «Он смелый государь, — рассуждал сэр Томас Роу, — но достаточно умен, чтобы беречь себя и исполнить свое предназначение служить народу»
[751]. «Он остановился на берегу Рубикона, — говорил английский дипломат, — но не перейдет его, пока друг не построит мост»
[752]. Ришелье вряд ли думал, что строит мост для короля Швеции. Скорее наоборот: Густав Адольф должен был построить мост для французов. Однако кардинал и его агенты перехитрили самих себя. Король Швеции подписывал договор в Бервальде с открытой душой. С помощью французской валюты он очень скоро добьется независимости от замыслов Ришелье. Использование другого человека в своих целях не обязательно игра в одни ворота.
3
К Бервальдскому договору мог присоединиться любой германский правитель, желавший покончить с гнетом императора. Он приглашал всех протестантов подняться с оружием в руках против Фердинанда. Такая возможность была у них и одиннадцать лет назад, во время Чешского восстания. Они упустили этот шанс. В 1630 году они снова могли попытать счастья. Как и в 1619 году, Иоганн Георг Саксонский отстаивал незыблемость конституции против тех, кто хотел ее выбросить на помойку. Прежде он балансировал между Фердинандом и Фридрихом, теперь метался между Фердинандом и Густавом Адольфом. В 1619 году курфюрст должен был выбирать между протестантами и католиками, одни из них открыто, другие — исподтишка подрывали германскую конституцию. В 1630 году фактически уже не существовало конституции, которую надо было бы защищать, потеряла свою актуальность и проблема выбора между католичеством и протестантизмом. Вследствие агрессивности Габсбургов папство стало симпатизировать, а католическая Франция вступила в альянс с протестантами, и в Европе уже не было четкой религиозной сегментации. Политические интересы выхолостили из конфликта духовные.
