Имя короля произносилось где с ликованием, а где и со страхом. За него молились в церквах, его называли «золотым королем», «львом севера», «полуночным львом»
[816], библейским Илией или Гедеоном
[817]. Зимой ожидалось прибытие королевы, и в честь супруги он запечатлел инициалы ее полного имени — Мария Элеонора Регина — в кирпичной кладке фортификаций, строившихся в Майнце. Она приехала к нему в Ханау 22 января 1632 года, высокая, грациозная, красивая, и при всем народе, обвив его шею руками, сказала: «Теперь ты мой узник»
[818].
6
В Вене моросящий дождь поливал процессию кающихся грешников, умолявших Бога отвести от них свой гнев. В толпе шел и император, меся ногами грязь, по его шее струилась ледяная вода
[819]. Но его мольбы не были услышаны. На обращения в Рим ему разъяснили: папа не считает войну религиозной
[820]. Письма в Мадрид подтвердили лишь то, что он уже знал: ресурсы Испании, по крайней мере на данный момент, исчерпаны. Посольство, направленное в Варшаву, получило такой же неутешительный ответ
[821].
Фердинанду ничего не оставалось, кроме как снова призывать на помощь Валленштейна. Друзья генерала еще с весны
[822] подсказывали императору, чтобы он вернул его, но Фердинанд колебался. Главнокомандующим очень хотел стать сын, младший Фердинанд
[823], но даже любящий отец понимал, что его назначение не решит главную проблему — финансовую. Кормить, одевать и платить войскам жалованье мог только человек, успешно делавший это и раньше. Трижды в ноябре и декабре 1631 года император отправлял Валленштейну послания с просьбой вернуться, последний раз даже составил письмо собственноручно
[824]. 10 декабря к нему ездило посольство — не предлагать условия, а выяснять, какие условия устроят генерала
[825]. Валленштейн тянул с ответом до самого последнего дня уходящего года, а потом лишь заявил, что наберет новую армию не раньше марта.
Испанцы на Рейне оказались даже в более тяжелом положении, чем Фердинанд в Вене. Майнц и Мангейм потеряны; войска в остальных гарнизонах не получают жалованья, голодают и бунтуют; земли, откуда они получали пропитание, захвачены протестантами. Мало того, швейцарцы по настоянию Густава Адольфа закрыли проходы
[826]; голландцы предложили ему субсидии и на следующий год
[827]; на левом берегу Рейна французы без объявления войны начали угрожающие маневры.
Предлог им дал Карл Лотарингский. Этот безответственный и беззастенчивый молодой человек, сторонник Габсбургов, только и искал повода, чтобы напакостить Бурбонам. В 1631 году интриги королевы-матери против Ришелье завершились окончательным утверждением во власти кардинала и бегством вдовствующей королевы в Брюссель, в то время как ее младший сын Гастон Орлеанский скрылся в Лотарингии. Мотивы бегства были ясны: недовольство побудило их отдать себя в руки Габсбургам и их союзникам в ущерб собственной династии. Карл Лотарингский с радостью принял участие в их судьбе. При первых же известиях о Брейтенфельде даже Максимилиан Баварский запаниковал
[828]. Но герцог был еще человеком и оптимистичным. 3 января 1632 года он назло Ришелье выдал свою сестру Маргариту за влюбленного в нее Гастона. Однако страх у этого жирного герцога Орлеанского оказался сильнее страсти, и, когда французская армия двинулась к Нанси, он сбежал от молодой жены в первую же брачную ночь в Брюссель. 6 января герцог Лотарингский, не имея сил противостоять интервентам, сдал пограничные укрепления, подписав позорный Викский мир. Его вмешательство привело лишь к тому, что испанские гарнизоны на Рейне попали в западню между армиями Густава Адольфа и Ришелье.
Хуже того, курфюрсты Трира и Кёльна, католические князья на Рейне, спасая свою шкуру, попросили Францию взять их под свое покровительство. Курфюрст Кёльна пошел еще дальше: отказался пропустить войска, посланные в помощь Испанским Нидерландам
[829].
Для династии Габсбургов вновь наступили тяжелые времена. Брюссель не только не отвоевал северные нидерландские провинции, но и лишился поддержки с моря и финансовых вливаний. Испанцы еще никогда не были столь непопулярны во Фландрии и в народе, и среди дворянства. На улицах Брюсселя все чаще раздавались возгласы «Да здравствует принц Оранский!»
[830], к внешним невзгодам добавились и внутренние неурядицы.
Надвигающаяся угроза объединения в одну мощную коалицию сил Франции, Голландии и протестантов севера заставила две ветви династии Габсбургов заключить наступательно-оборонительный договор
[831]. Под нажимом определенной части католического сообщества пошел на уступки и папа. «Его Святейшество, случайно, не католик?» — ехидно спрашивал сочинитель одного пасквиля и сам себе отвечал: «Успокойтесь! Он самый христианнейший»
[832]. Урбан VIII в конце концов раскошелился и пожаловал немного денег для церковных земель в Испании, которые должны были помогать германским католикам
[833].
Несмотря на беды, обрушившиеся на Габсбургов, в Париже не особенно ликовали по этому поводу. Ришелье был недоволен своим шведским союзником. Последние сто лет политика Франции в отношении Германии строилась на том, что она выступает в роли «заступницы германских свобод», а альянс с князьями ей нужен для того, чтобы укрощать императора. Шведский король пренебрег расчетами не только Саксонии, но и Франции, взяв на себя миссию главного распорядителя судьбы Германии.
