Уже в октябре полиция получила приказ разыскивать пропавшее имущество москвичей. Вернувшиеся в город полицейские ходили по оставшимся домам, выискивая вещи и прочее добро. Ф. Беккер, переживший оккупацию вместе с другими московскими немцами, нашедшими убежище в доме Репнина на Маросейке (совр. дом и), вспоминает: «Спустя несколько дней, когда отца не было дома, входит к нам так называемый квартальный и с ним будочник. «Смотри все, что есть», – приказывает квартальный будочнику, и тот начал развертывать наши попоны, в которых завернуты были опойки и подушки. «Что прикажете?» – спросил солдат. «Бери ковры и кожи, подушку оставь», – сказал квартальный. Будочник свернул и взял. Надобно сказать, что опойки ни на что, кажется, были негодны. Они представляли ландкарты, дурно нарисованные! Потом пошли через комнату, в углу которой лежала большая куча картофеля. «Не прикажете ли развалить картофель?» – спросил солдат. «Чего там искать», – ответил квартальный, и они ушли, взявши с собою попоны и кожи. Помню, что при слове: «Не прикажете ли развалить картофель?» я чрезвычайно испугался, зная, что под ним зарыта риза. Я вообразил, что за церковную вещь отец может подвергнуться ответственности. Подобные обыски делали во всех домах и все отбирали с тем, чтобы отыскать настоящих хозяев».
Объявления о поисках своего имущества горожане публиковали в «Московских ведомостях», но, кажется, что пользы от этого было немного. Вот что докладывал Бестужев-Рюмин в своей объяснительной записке министру юстиции И.И. Дмитриеву: «Товарищи мои, напротив, оставя в Москве только то, что вывезть не могли, сами удалились и возвратились опять в Москву в половине Февраля, и неприятель очистил оную II-го Октября, и возвратились не с тем, чтоб сделать опись оставшимся делам, хотя имеют в отчете оных равное участие со мною, но в срок подать объявления о потере своей, которую могли претерпеть с разрушением Москвы».
Вид улицы в развалинах в районе Воспитательного дома.
Гравюра Д. Т. Джеймса. 1814 г.
Помощь погорельцам оказывалась масштабная, подспорьем чему был высочайший рескрипт Александра I на имя Ростопчина от 11 ноября:
«Граф Федор Васильевич! Обращая печальный взор наш на пострадавшую от руки злобного неприятеля Москву, с крайним сожалением помышляем мы об участи многих, потерпевших и разоренных жителей ее; Богу так угодно было! Неисповедимы судьбы Его. Часто в бурях посылает Он нам спасение и во гневе являет милость Свою. Сколь ни болезненно Русскому сердцу видеть древнюю столицу нашу, большею частью превращенную в пепел; сколь ни тяжко взирать на опаленные и поруганные храмы Божии; но не возгордится враг наш сими своими злодействами. Пожар Москвы потушен кровью его (выделено авт.); под пеплом ее лежат погребенные гордость его и сила; из оскорбленных нечестивою рукою его храмов Божьих изникла грозная и праведная месть; уже руки, наносившие зло России, связаны. Уже обращенный в бегство неприятель предает на посечение тыл свой, льет кровавые потоки по следам своим. Голод и смерть текут за ним. Быстрота стоп не помогает ему. Долгота пути приводит его в отчаяние. Россия видит сие и в скорости с радостью увидит вся Европа. И так, хотя великолепную столицу нашу пожрал ненасытный огонь, но огонь сей будет в роды родов освещать лютость врагов и нашу славу; в нем сгорело чудовищное намерение всесветного обладания, приключившее толико бедствий всему роду человеческому и приготовлявшее столько же зол предбудущим родам. Россия вредом своим купила свое спокойствие и славу быть спасительницею Европы. Столь знаменитый и достойный храброго народа подвиг исцелит и не даст ей ран своих чувствовать. Между тем обращая попечительное внимание Наше на пострадавших жителей Московских, повелеваем вам немедленно приступить к призрению их и к поданию нуждающимся всевозможной помощи, возлагая на вас обязанность представлять Нам о тех, которые наиболее претерпели. Пребываем вам благосклонны».
[206]
О последовавшей реакции Ростопчина мы узнаем из его афиши от 27 ноября: «Главнокомандующий в Москве, генерал от инфантерии и кавалер гр. Ростопчин, объявляет, что во исполнение высочайшего его императорского Величества рескрипта от 11-го ноября, для подания всевозможной помощи пострадавшим жителям московским, на первый случай учреждается в Приказе Общественного призрения особенное отделение, в которое будут принимать всех тех, кои лишены домов своих и пропитания; а для тех, кои имеют пристанище и не пожелают войти в дом призрения, назначается на содержание: чиновных по 25, а разночинцев по 15 коп. в день на каждого, что и будет выдаваться еженедельно по воскресным дням в тех частях, в коих кто из нуждающихся имеет жительство, по билетам за подписанием господина главнокомандующего в Москве; на получение же билета должно представить свидетельство частного пристава, что действительно лишились имущества, с означением числа особ, составляющих семейства, и находящихся служителей».
Купечество среди прочих сословий, больше всего пострадало от французского нашествия – лавки с товаром были разграблены, дома сожжены. Многие из них так и не успели в последний момент вывезти запасы своих товаров из Москвы. Недаром, как писал Лажечников, после Бородина «купцы содержали по пути к месту военных действий конных гонцов, которые беспрестанно сновали взад и вперед».
Главной проблемой в этих условиях стал поиск заемных средств для восстановления торговли. Но, несмотря на тяжелую финансовую ситуацию, уже к середине 1813 года «главнейшие заведения и мануфактуры московские возникли из-под пепла и развалин», «число фабрикантов противу прежнего нарочито увеличилось».
Об этом же Ростопчин рассказал москвичам в афише от 25 декабря:
«По дошедшим до меня слухам, в разных местах думают, говорят, а иные и верят, что в Москве есть заразительные болезни. Доказательством, что их не было и нет, служит приезд ежедневно множества здешних жителей, занимающихся: иные поправлением, другие построением домов, коих число простирается до 70 000 человек. Уже выстроено до 3000 лавок, в коих торгуют, и на торгах нет проезду. Поставя обязанностью известить о сем всеместно, надеюсь, что Москва паки признана будет здоровым городом, а сим кончатся нелепые слухи, распространенные легковерием и выпущенные первоначально за заставу каким-либо лжецом, трусливым болтуном или из ума выжившим стариком».
А слухи, упомянутые Ростопчиным, действительно будоражили Россию. Например, находившаяся в эвакуации московская дама Мария Волкова 25 ноября писала из Тамбова: «Я одного боюсь, чтобы весной житье в Москве не сделалось опасным, так как во время шестинедельного пребывания в городе французы перебили множество народа. Не только город, но и окрестности усеяны трупами, заражающими воздух. Представь, что будет весной, когда растает снег. Николай пишет, что за пятнадцать верст от Москвы уже становится тяжело дышать: колодцы, овраги и рвы вокруг Кремля – все наполнено мертвыми телами; их даже трудно отыскивать, и потому меры, принимаемые против зла, недостаточны. К тому надо прибавить, что в начале ноября еще не похоронены были убитые 26-го августа; Бог знает, схоронены ли они теперь. За 25 верст слышно было зловоние».
[207]
