Как и в бухте Золотой Рог, так и теперь в Александрии на
пути Чомы Кёрёши встала чума. И вместо того чтобы плыть в Одессу, он отправился
на сирийской галере на остров Кипр, а оттуда, пересаживаясь с одного судна на
другое, – вдоль берегов Малой Азии на север, до Латакии. Дальше плыть он
не мог – севернее портов уже не было, и ему нужно было сворачивать на восток,
передвигаясь на «корабле пустыни» вместе с караваном. Однако европейцу
путешествовать с азиатскими торговцами было небезопасно, и Чома шел один пешком
по караванному следу до Алеппо 125 километров.
А каковы условия такого путешествия, описал другой европеец,
побывавший в этих местах несколько десятилетий спустя: «Термометр показывает
+62 градуса Цельсия, ощущение – как в раскаленной печи, с каждым вдохом легкие
наполняются не воздухом, а пламенем, кожа разъедена потом, глаза слепит
дрожащее марево, нестерпимые мучения причиняет отсутствие питьевой воды, так
что мусульмане совершают обязательные ритуальные омовения песком».
Финансовые обстоятельства заставили его свернуть дальше в
Багдад, где проживал купец, выходец из Венгрии, от которого Чома надеялся
получить содействие для дальнейшего путешествия. И он вновь в азиатской одежде
пошел по караванному пути до Мошула, неподалеку от которого темнели развалины
библейской Ниневии. Оттуда до Багдада легко было спуститься по Тигру на плотах.
В Багдаде вновь явилась нежданная помощь – секретарь
английского посланника, итальянец родом из Вены, то есть почти земляк, снабдил путника
одеждой и пищей. 6 недель Чома, дожидаясь возвращения посланника, обновлял свои
знания, углубившись в старинные книги. Так и не дождавшись английского
дипломата, а тем самым помощи, на которую надеялся, он отправился дальше в
Персию, чтобы оттуда попасть в населенный уйгурами Восточный Туркестан, на этот
раз в европейской одежде, верхом на лошади и с караваном.
После долгого пути с многочисленными остановками караванщики
прибыли в Тегеран. Там Чома вновь обратился в английское посольство, надеясь получить
материальную поддержку: ведь английская благотворительность уже однажды помогла
ему завершить учебу в Ганновере, и в его походном ранце лежал диплом
Геттингенского университета. Более четырех месяцев пользовался Кёрёши
английским гостеприимством, изучив за это время персидский язык. Тогда же он с
тяжелым сердцем написал на родину, решившись все-таки попросить у своих
патронов материальной помощи, которую ранее отвергал, обещая затем по
возвращении на родину вернуть долг.
Письмо ушло в Константинополь, к тамошнему австрийскому
консулу, но ответа долго не было, и Чома отправился в дорогу, оставив
прощальное письмо своим британским покровителям. Там же он оставил завещание на
случай своей гибели в пути и диплом.
Кёрёши намеревался отправиться в Бухарский эмират, а если
позволят обстоятельства – в Самарканд. Путешествуя с караваном, чтобы не
подвергать свою жизнь опасности и не вызывать ненависти религиозных фанатиков,
которые равно не выносили гяуров-неверных, то есть европейцев, и суннитов, он
переоделся армянским купцом. Христиан-армян мусульмане терпели как хороших
торговцев.
Восточная Персия и соседние регионы всегда были неспокойными
из-за нескончаемых религиозных междоусобиц, поэтому редкие караваны рисковали
пробираться по этим опасным землям, да и им приходилось подолгу выжидать
благоприятного момента. Путь в Бухару для Чомы затянулся почти на 7 месяцев. Но
наконец он все же добрался до столицы бухарских эмиров и был на пороге
Внутренней Азии – цели своего путешествия, где чаял найти венгерскую прародину.
И вновь его карманы были пусты.
Но едва Кёрёши прибыл в Бухару, распространились слухи о
приближении сильной русской армии для захвата города, и все чужестранцы
поспешили покинуть его в противоположном от ожидаемого нападения направлении,
дабы избежать обвинений в шпионаже в пользу Российской империи. Чома тоже почел
за лучшее присоединиться к одному из караванов, направлявшихся на юг. Так он
прибыл в Кабул.
Добравшись через пески Кара-Кума до мест Балх и Кулум, нужно
было перевалить через горную цепь Гиндукуш в Бамьянской долине. Там, на
середине пути от Балха к Кабулу, в Бамьянской седловине в 5000 метров высотой,
Чома заметил вырубленные в скале колоссальные каменные статуи, одну большую и
две поменьше. Впоследствии он первым из ученых описал их, считая, что они
изображают Будду с учениками. Об истинном значении бамьянских колоссов можно
прочесть в «Тайной доктрине» Е. П. Блаватской – на самом деле их пять, и они
изображают пять основных рас в истории человечества.
В Кабуле Кёрёши не нашел земляков из Европы, но узнал,
что близ Пешавара в Индии на службе у хана находятся два офицера-европейца. И
вновь он оказался перед выбором: вернуться весной обратно в Бухару и из нее
следовать дальше во Внутреннюю Азию или же разыскать этих европейских офицеров и
с их помощью пробраться через Кашмир в Тибет, оттуда проникнуть в Китай и
Монголию, куда он собирался первоначально. Безусловно, его выбор был
предопределен его грядущей миссией, хотя на первый взгляд причина была весьма
прозаическая: нехватка денег. Еще на афганской земле ему удалось встретить
французских офицеров, которые были рады европейскому путешественнику, знавшему
их язык. Верхом они сопровождали Кёрёши до самого Пешавара. В одиночку
проникнуть в Индию он бы не смог: тут тянулась опасная зона, Ягистан, или Земля
Мятежников, где в неприступных скалах скрывались афганские племена, нападавшие
на всех подозрительных чужеземцев. По дороге бывшие наполеоновские генералы с
изумлением слушали смелые планы венгерского путешественника. Они убедили Кёрёши
не пытаться попасть в Тибет из Кашмира, так как в это время горные цепи
непроходимы, а ехать с ними в Лахор, столицу княжества сикхов.
Там Чома распрощался с французами и отправился на восток,
чтобы потом повернуть к северу, в Джамму и Сринагар. Из древней кашмирской
столицы в компании с четырьмя паломниками он прошел 400 километров через горные
перевалы в Лех, главный город королевства Ладак. Оттуда он думал двинуться с
караваном в Восточный Туркестан, к Яркенду, но путь оказался непосильным, и он
решил вернуться обратно в Лахор.
Дорогой он ночевал в караван-сараях, спал на голых досках
или прямо на земле, питался же соленым чаем с бараньим салом, как это принято у
монголов; лишь изредка мог есть немного рису или в кашмирском «райском саду»
утолять свой голод и жажду парой фруктов.
На границе Кашмира его ждал последний, изменивший всю его
судьбу поворот. Пока он в своем пыльном азиатском кунтуше брел по пыльной
дороге вниз, навстречу ему поднимался верхом на коне европейский господин. Он
был наверняка потрясен, когда путник в поношенных лохмотьях окликнул его
по-английски. И не мог поверить тому, что рассказал о себе странник – ведь
документов у Чомы с собой не было.
Однако британский уполномоченный, внимательно выслушав подозрительного
странника, убедился, что перед ним не русский шпион, а человек чрезвычайно
образованный, великолепно знающий европейские и восточные языки, хотя его
материальное положение оставляло желать лучшего. Как человек практичный, он
устроил ученому испытание – предложил перевести перехваченное у русского шпиона
письмо. Это оказалось секретное послание русского министра иностранных дел
графа Нессельроде к пенджабскому радже, крайне важное для британских властей. И
хотя Чома отлично выдержал первое испытание, ему предстояло второе: он должен
был выучить совершенно неизвестный тибетский язык. Уполномоченный британского
правительства пообещал ему финансовую помощь, если это изучение пойдет успешно.
Далее Чома должен был взяться за составление первого научного и практически
пригодного англо-тибетского словаря. Материальное положение венгерского ученого
вынуждало его принять это предложение, хотя и приходилось отступить от
намеченной цели. Кроме того, Чоме вспомнилось мнение санкт-петербургского
академика Шмидта о том, что уйгуры, которых он ищет, – не тюрки, а
тибетцы. Он надеялся, что решит эту загадку, а заодно сможет разыскать в
тибетских книгах интересные новые источники о древней венгерской истории. Он
думал, что работа эта займет несколько месяцев, и даже не мог предположить, что
она станет главным делом его жизни!
