В первую пятницу Великого поста на середину храма выносится
коливо – смесь из вареной пшеницы и меда, которую священник благословляет с
помощью особой молитвы. Потом эта пища раздается верующим в память о том, как
Юлиан Отступник приказал окропить мясо кровью жертвенных животных. Истинные
христиане во всем Риме становились на время полными вегетарианцами, лишь бы не
оскверниться.
Но кто же он, человек, правивший огромной империей всего три
года и оставивший о себе долгую темную память? Впрочем, не для всех эта память
была темной. Так, например, выдающийся русский поэт, писатель и мыслитель
Дмитрий Мережковский создал роман о Юлиане под названием «Смерть богов». В нем
фигура римского самодержца выглядит сложной, в чем-то порой притягательной, нестандартной.
Не зря же роман, написанный в начале прошлого века, сразу же был переведен
практически на все европейские языки.
Детство под дамокловым мечом
Он был племянником самого Константина Великого, императора,
сделавшего христианство господствующей религией Древнего Рима. И родился он в
городе, названном именем могущественного владыки, в Константинополе. Это
случилось в 331 году тогда еще совсем новой, христианской эры.
Его отец Юлий Констанций умер, когда сыну было всего шесть
лет. И воспитанием мальчика занялся арианский епископ Никомедии Евсевий. Тогда
еще не было резкого деления на «своих» и «чужих» христиан. Потому-то и мог
арианский священник быть не только епископом, но даже воспитателем царственного
отпрыска. Ариане не ходили в еретиках, а, наоборот, активно участвовали в
религиозной жизни христианского населения Рима.
Поэтому с младых ногтей мальчик Юлиан был окружен аурой
христианского мироощущения. Того чистого, жесткого, аскетического восприятия
всего сущего, что было столь характерно для ранних последователей Учителя из
Галилеи.
Он и его брат Галл жили в Мацеллуме, бывшем дворце
каппадокийских царей. Но, несмотря на внешний комфорт дворца, мальчики все
время подвергались страшной опасности. Правивший Римом император Констанций
подозревал всех и каждого в покушении на его власть. И уж тем более если речь
заходила о его близких родственниках. И, значит, дамоклов меч всегда висел в
спальне Юлиана и его брата.
Юлиану внушались христианские истины, и пылкий мальчик всем
сердцем своим отзывался на них. Но странно ему было одно: почему вера Учителя
из Галилеи плохо относилась к нарядным одеждам, быстрым колесницам, к красивому
человеческому телу и даже к красивым античным стихам! Ведь все вокруг еще
дышало славной культурой эллинской эпохи.
Странно было маленькому Юлиану, когда монахи называли «белой
дьяволицей» мраморную статую Венеры. Почему они так называли ее? Ведь она же
такая чудесная. Мальчик истово молился Иисусу Христу, но при этом тайно
восторгался красотой загадочной обнаженной девы. И все не понимал, почему одно
не может сочетаться с другим.
И только воображение его соединяло христианскую пылкость с
поклонением языческой красоте. Ему очень хотелось увидеть такую богиню не на
старом замшелом пьедестале, а встретить ее в жизни, узреть прекрасную плоть. Но
не для того, чтобы греховно овладеть этой плотью, а чтобы восторгаться ею, как
той светлой Элладой, которую его наставники ежедневно и еженощно проклинали!
Вот если бы он был императором Рима, он бы сделал так, чтобы
всем стало хорошо! И христианам, и тем, кто думает иначе и продолжает чтить
тонкое искусство древних и их богов. Но даже одной такой мысли, высказанной
вслух, было достаточно, чтобы меч, повешенный Констанцием, упал.
Мимолетное виденье
Мальчик Юлиан рос. Он усердно молился. И так же усердно,
хотя и украдкой, знакомился с трудами старых философов. Особенно по душе ему
пришелся великий мудрец Платон. И его идея о чистой любви, о преклонении перед
Женским Началом. Перед тем, что много позже стало в европейской культуре
культом Прекрасной Дамы.
В 344–345 годах любознательный и одаренный подросток
познакомился с языческим ритором Либанием. И пришел в восторг от его речей. А в
351–352 годах он столкнулся сразу с несколькими философами-неоплатониками,
последователями блистательного эллина.
Большое влияние на него оказал Максим Эфесский, которого
народная христианская молва окрестила впоследствии Максимом-Волхвом. Именно он,
по преданию, увлек Юлиана философией язычников-эллинов и «вырвал» его из лона
христианской церкви. С этой версией практически согласны и большинство ученых,
исследователей той эпохи. Конечно, влияние Максима, как и других языческих
философов, риторов, поэтов, было значительным. Но для того чтобы такой человек,
как Юлиан, сделал решительный шаг на пути отхода от христианства, нужно было и
еще нечто. Сильное действие или зрелище, почти чудо, способное поразить
воображение юноши, жаждавшего найти идеал своей платонической мечты.
И вот в 355 году молодой человек, рискующий каждый час пасть
от руки наемных убийц императора, оказался в Афинах. Там он жадно впитывал
воздух славного города Перикла и там же познакомился с двумя ярчайшими
личностями – Григорием Богословом и Василием Кесарийским. Произошло еще одно
событие, имевшее для искателя истины куда большее значение, чем все эти «умные
встречи».
Современник Юлиана, историк Аммиан Марцеллин делает только
некоторые намеки на ту встречу, которую можно было назвать для Юлиана главной.
Да плюс искры народной молвы, долетевшие до нас, обжигают наши сердца смутным
образом той, что стала для будущего императора Воплощенной Мечтой.
По преданию, нищий поэт Публий Оптиан Порфирий привел Юлиана
к развалинам старого античного стадиона.
А на стадионе занималась гимнастическими упражнениями
обнаженная афинская аристократка. Недалеко стояла колесница, запряженная парой
белых коней. И две служанки подавали светлокудрой деве снаряды для упражнений.
Юлиан смотрел на нее и понимал, что он больше никогда не
забудет эту незнакомку. Кто она, его воплощенная мечта, его Галатея, будто
только что сбросившая с себя не только одежду, но и мрамор?
Юноша даже не надеялся на знакомство с живой Афродитой, или
Венерой. Он только еще больше убедил себя в том, что такие чистые языческие
идеалы не противоречат христианству. И снова возник в нем смутный протест
против нетерпимости всех этих, носящих тяжелые черные одежды.
Ее звали, как сестру Клеопатры
И все-таки чудо случилось. Юлиан, уставший от богословских
разговоров, попал в общество утонченных язычников. Здесь будто замерло время. А
потому римлянину казалось, что вот-вот появится сам «отец Афин» Перикл и его
прекрасная спутница Аспазия. Но вошла та, которую он видел среди прекрасных
белых развалин стадиона.
Говорят, что ее звали Арсиноя, как и родную сестру
знаменитой Клеопатры. Сестру, дерзавшую оспаривать искусство страсти нежной у
легендарной царицы!
И это тоже понравилось Юлиану. Одна за другой оживали для
него легенды, а желаемое становилось действительным.
