— Мне нужны подробности.
— Будут и подробности, и факты, и комментарии. Внештатное земное правительство, представителем которого, как ты знаешь, являюсь я, уполномочило меня связаться с тобой и получить предварительное согласие на сотрудничество. Согласишься — станем работать дальше.
— Мы с Пономаревой убиваться будем, а вы в шахте вентиляционной отсиживаться, как всегда? Ваша помощь заключается только в глупых словах. Материальная база отдела никудышная, финансирование никакое. Хреновое у вас внештатное земное правительство.
— Помогали, чем могли. Были трудности, не спорю. Все исправим, лейтенант. Но не ожидал от вас такой неблагодарности. Однако не будем о плохом. У меня ноги затекли. Согласны вы с нами сотрудничать, как прежде?
— У меня есть выбор?
— Ответ, достойный внеочередного звания, — ухмыляются глаза Садовника. — Выбор есть всегда. Или работать, или наблюдать со стороны.
— Лучше работать.
— Вот и ладненько. Возвращайтесь в свой отдел. Очень скоро мы встретимся.
В вентиляционной шахте запыхтело, завозилось, глаза погасли. И только лепестки ромашки продолжают медленно падать на коричневую плитку сантехнического узла.
Вылетаю из подсобного помещения с двумя нулями для служебного пользования. С возможной поспешностью заскакиваю в отдел с гордой табличкой “Стучать строго всем”.
За поваленным столом меня встречает засада, состоящая из Баобабовой и капитана. Оба при взведенном оружии, с решительно настроенными лицами.
— Что за странные игры, старший лейтенант Пономарев? — Угробов зол, и палец его того и гляди нажмет на курок.
Осматриваю кабинет. Весь пол покрыт ровным слоем лепестков. Витает запах весеннего сада. За окном миролюбиво ревут бульдозеры, устраивая на свалке гонки на выживание.
Пожимаю плечами, так как ничего не понимаю. К засевшим за столом товарищам не приближаюсь. В процессе мирных переговоров устанавливаю, что капитан был вызван в наш отдел по телефону голосом, принадлежащим, по определению самого Уг-робова, самому молодому и неопытному работнику отделения. Моим голосом. Возражения не принимаются.
— И что же я говорил?
Усыпанный ромашками пол и недавняя беседа с Садовником заставляют меня ничему не удивляться.
— Обещал представить дополнительные улики по делу маньяка. — Угробов чертыхается, засовывая пистолет в кобуру. Баобабова следует доброму примеру, но из-за стола не вылезает. Только торчит поверх крышки бумажная треуголка.
— Раз обещал, значит, представлю.
Театральным жестом распахиваю дверь. Я не знаю, почему делаю так, а не иначе. Называйте это чутьем сотрудника отдела “Пи”.
В дверях топчется почтальон с тощей сумкой через плечо.
— Пономаревы здесь живут?
Предъявляю раскрытые корочки.
— Вам бандероль, — сообщает почтальон после тщательного ознакомления с удостоверением. — Заказная, ценная, с уведомлением. Отправитель пожелал остаться неизвестным. Подпишитесь здесь и здесь. И за доставку заплатите, пожалуйста.
Требуемую сумму занимаю у капитана. Своих нет, а последнюю заначку отдал старой цыганке. Почтальон пересчитывает мелочь, вынимает из тощей сумки здоровый пакет.
— А станцевать?
Под стволами пистолетов остряк отказывается от желания посмотреть, как танцуют сотрудники отдела “Пи”, закидывает сумку через плечо и, бросив напоследок: “Хамы”, растворяется в воздухе.
— Начинается! — шепчет со своего места Машка, поправляя газетную треуголку.
— Ерунда какая-то, — не верит глазам капитан, выбегает в коридор убедиться, что ерунда имеет место быть. Возвращается хмурый и недовольный.
— Что у вас происходит, Пономарев? — Капитан, как лицо официальное и при погонах, верит только фактам и чистосердечным показаниям. — Полы, простите великодушно, цветочками застланы. Посетители шустрые. Письма странные.
— Это от Садовника.
В отдел прилетает непонимание, складывает легкие крылья и с любопытством взирает на вытянутые лица капитана и прапорщика.
— Ему же, если память не изменяет, срок дали с Принудительным лечением.
— Я только что с ним разговаривал, — вскрываю конверт. На настойчивую просьбу Угробова рассказать о знаменательной встрече не обращаю внимания. Не в Кремле встретились. Но когда к уговорам присоединяется Машка, а у нее доводы одни — ствол в ребра, раскалываюсь. Вкратце довожу до слушателей основные тезисы. Баобабова сидит на полу, обхватив голову руками. Угробов задумчиво стоит у окна, любуясь прекрасным летним днем. А может, ячитает, сколько ему осталось до пенсии. Много.
— Силы, которой еще на Земле не было, — повторяет капитан. — Это что же, лейтенант, кранты всем нам? Мы с бандитизмом никак справиться не можем, а с непонятными природе явлениями и тем более. Как смотришь?
Я никак не смотрю. Для заключения у отдела “Пи” слишком мало информации. Надеюсь, Садовник позаботился о том, чтобы увеличить ее объем. Из конверта выпадает несколько исписанных листов. Один падает рядом с прапорщиком. Долг Перевешивает отчаяние. Машка рассматривает лист и выдает заключение:
— Формат А-4. Глянцевая. В пачке двести листов. Из магазина канцтоваров, что на углу. Почерк Мужской. Разведенный. В почках камни. Резус крови первый положительный. Состояние психически Подавленное. Хромает на левую ногу. Правый — минус один, левый — минус три. Очки потеряны в прошлом году.
Собираю разлетевшиеся листки, укладываю в пронумерованном порядке на стол и начинаю читать. Баобабова пристраивается рядом, Угробов выглядывает из-за спины. Всем интересно, всем хочется поскорее узнать, что такого любопытного подбросил в отдел “Пи” человек, восставший из психиатрической лечебницы.
“…Была страшная темная ночь. Уехали в парк трамваи. Бродячие собаки попрятались в укромных местах. И только мы, Его служители, собрались в глубине городского кладбища, чтобы восславить Его и призвать Его…”
— Секта неперебитая, — нервничает капитан Угробов, у которого к сектам отношение такое же, как к сексуальным меньшинствам.
— Не мешайте знакомиться с материалами, —ласково перебивает его Машка.
“…Мы встали вокруг камня Его и оросили камень Его кровью десяти зарезанных в полнолуние свиней. Я пел вместе со всеми песню Его и видел глаза слуг Его…”
Покрываются туманом стены кабинета. Гаснет за окном дневной свет. Слова уносят меня в другой мир. Я вижу все чужими глазами. Я там, где был он, и чувствую то же, что чувствовал он.
Я пою вместе со всеми совершенно невнятную песню со словами, смысл которых до меня не доходит. В руках эмалированный тазик с красной жидкостью. К сожалению, поблизости нет никаких приборов, чтобы определить, кому принадлежит кровь. Вопрос, где в наше время можно отыскать десять здоровых и полных крови свиней, оставляю без ответа. Проверим с Баобабовой мясные хозяйства, вдруг у кого пропала продукция.
