— Дальше просторнее, — пыхтит мне в пятки Машка.
Не врет. Узкий лаз с каждым проползанным дециметром становится шире и шире. Вскоре поднимаюсь на карачки, а метра через два встаю в полный РОСТ. Даже прыгать можно. По галерее развешаны маленькие фонарики. Под ногами узкие красные Дорожки.
— Хотела здесь фонтан поставить и водопровод провести, цветочки посадить, пестики-тычинки, да разве с психами успеешь? Все время отвлекают.
Идем дальше. Туннель разветвляется на три рукава.
— Это к круглосуточному киоску в двух кварталах отсюда. Этот на кухню, совсем голодом заморили. А этот… Догадайся!
— В систему вентиляции выходит.
Баобабова в восторге. А ничего удивительного нет. Указатели с направлениями не я рисовал.
Бежим к системе вентиляции. Очень мне хочется послушать, что в клинике творится. И хоть Машка по первоначальному плану экскурсии намеревалась смотаться в кисок за сигаретами и свежими газетами, я настаиваю на работе. Рассказываю по дороге о заявлении капитана, об отведенной нам неделе.
— Шустрые они все. Здесь работы для опытного агента на долгие годы.
— Мы не опытные, мы — лучшие.
Останавливаемся у аппарата с газировкой. Утоляем жажду. Какими путями он сюда попал — у Машки не интересуюсь. Наверняка притащила с улицы. Ей же всегда надо, чтобы все красиво было и под рукой.
Выходим к тупику. Машка оглядывается, словно есть кому за нами следить, горстями отгребает землю и крысиный помет, оголяя закрытый фанеркой вход в сложную систему вентиляции клиники.
— Лезь первой, — прошу я. — Там наверняка ловушки и система безопасности.
— Лесик, ты слышал что-нибудь о правилах поведения с женщинами? — Баобабова безуспешно пытается натянуть на коленки короткую юбку. — А систему безопасности я ликвидировала. Главное — с меток по сторонам не сходить.
Спускаюсь в вентиляцию. Легкий ветерок шевелит волосы. У меня шевелит, у прапорщика шевелить нечего.
— Знаешь, как отличить Охотника от нормального психа? — Ползу по лабиринту быстро, пользуясь оставленными заранее метками от губной помады. — Я сегодня на баррикаде догадался. Охотники и к ним приближенные фигу сложить не смогут. Но это нам ничего не дает.
— Почему? — Баобабова, как более скоростная, все время упирается мне в пятки.
— Всех не заставишь показывать дули. Нужно другой способ искать, более простой.
— Куда уж проще, — вздыхает Машка, продолжая движение.
— Склад оружия не нашла?
— Я тебе что, землеройная машина? — обижается напарница. — И так, пока ковырялась, ноготь сломала.
— Какая потеря!
— Не смейся. У прапорщиков совсем другие ценности, нежели у лейтенантов. Сейчас направо. Только тише.
Сбавляю скорость. Вентиляционные короба, если по ним передвигаться слишком быстро, издают много шума. Но если медленно, не торопясь, никто и никогда не услышит и не заметит.
Пыхтение за спиной затихает, и Машка неожиданно появляется впереди меня. Упираемся нос в нос.
— Крюк сделала, — шепотом объясняет она, давая понять, что знает лабиринт вентиляции, как свои пять пальцев с поломанными ногтями. — Да ты не на меня смотри. Вниз! Мы как раз над кабинетом главного врача.
Склоняемся над вентиляционной решеткой.
Сквозь нее открывается отличный вид на кабинет Монокля. Ничего примечательного. Несколько шкафчиков с медицинскими амбулаторными картами. На стенах симпатичные фотографии пациентов, снятые не самым опытным фотографом и не в лучшие минуты жизни больных. Одинокий стол, за которым сидит наш знакомый главный врач.
Монокль прослушивает сообщения из камеры Баобабовой. Машка оказалась права, все здесь прослушивается, все под контролем. Иного и не ожидалось. Мы не в Федеральном собрании, а в лечебнице. У больных тайн быть не должно.
Искаженный расстоянием и записывающей аппаратурой мой голос кажется жалким и беспомощным: “…Может, не надо? — Убью гаденыша!” — Звук реверса похож на гулкий выстрел. Главврач вздрагивает, напрягается. Но слышит снова мой жалкий голос. Расслабляется. Вступает Баобабова. Выстрел. Вскакивает. Расслабляется. И так повторяется раз за разом. Долго ли продержится Монокль? Пока в кабинете не происходит ничего интересного для следствия, Баобабова вытаскивает из косметички термос и угощает меня горячим кофе. Отвратительным, надо признать. Без сахара. Конечно, я мог бы в угоду Машке соврать, что кофе превосходный и даже похож на бразильский. Но старшие лейтенанты никогда не врут. Даже напарникам. Машка, не выдерживая моего кривляния, отбирает чашку.
— Паяц, — шепчет она, морща нос. Носик. С серебряным колечком. И закуривает сигарету.
По опыту знаю, что в засаде можно провести долгие часы. Устраиваюсь поудобнее, стараясь не вдыхать дым от баобабовских сигарет. Даже зеваю, чем вызываю неодобрение прапорщика. В засаде, как при наружном, а в нашем случае при внутреннем наблюдении, спать не рекомендуется. Иначе в самый неподходящий момент выскочат плохие ребята и сделают ноги.
От непосильных провалов в мир сновидений отвлекает скрип дверей. Отчего-то в клиниках всегда несмазанные дверные петли. Я знаю, отчего. Спирт выдают, а машинное масло не положено.
Прижимаюсь к решетке, пытаясь подсмотреть, кто же явился к Моноклю. Машка поступает точно так же. От несогласованных действий сталкиваемся лбами. Несколько минут уходит на то, чтобы выяснить, если мы на работе, а не в мирной обстановке — есть ли необходимость повторного столкновения? На всякий случай заранее миримся, слегка соприкоснувшись головами. С Баобабовой вообще лучше не ссориться.
Мы еще хотим дернуть друг друга за мизинец, чтобы палец на курке никогда не дрожал, но от старого милицейского обычая нас отвлекает голос из-под вентиляционной решетки.
— Привет, пап.
Дальше все происходит совсем не так, как планировалось.
Машка тычется носом в решетку. Я пристраиваю свой нос рядышком. И одновременно вздрагиваем. Таких совпадений не бывает.
У рогатой вешалки снимает джинсовую курточку пацан из аэропорта. Тот самый пацан, выстругавший “Ту”.
От резкого телодвижения пепел баобабовской сигареты срывается с кончика и беспрепятственно пролетает между отверстиями вентиляционной решетки.
А внизу стоит главный врач, который на данный момент является одним из главных подозреваемых.
В голове проносятся видения того, что сейчас случится: раскаленный пепел сваливается на макушку Монокля, главный врач кричит от непереносимой боли, вызывает охрану, пожарную команду и санитаров, в результате нас с Баобабовой позорно выдворяют из клиники за шпионскую и подрывную деятельность, несовместимую со званием больного и личного санитара. Естественно, без права возврата. Генерал разъярен, Угробов зол. Садовник остается без всякой надежды выбраться из клиники.
