Не обращая внимания на разговаривающие картонные коробки, пробегает стайка широкомордых парней. Личные приметы все те же: угловатость и прилизанность.
— Видел? Они же все практически лысые. Нарисовать хорошую и модную прическу практически невозможно.
— Что с того? — Сидеть в коробке неудобно, но выскакивать под ноги агрессорам еще неудобнее.
— Лесик, ты меня иногда так раздражаешь! Неужели непонятно? Гости, когда еще Охотниками не считались, друг за другом охотились. А потом случайно нашего лысого за своего приняли и вкусили вкус человеческого бонуса. И понеслось.
Верно! Как я сам раньше не догадался? Всему виной случайность. Один лысый гражданин, ничего не подозревая и не замышляя, повстречался совершенно случайно с гостем, который играл в догонялки со своим соплеменником. И поплатился лысой головой. И, насколько мне. известно, слухи в виртуальном мире разносятся быстрее, чем почта в нашем городе.
— Цепная реакция, — делюсь с Машкой только что добытой информацией. — Легкий приз за сообразительность. То-то они всех наших лысых перемочили. А потом поняли, что не только за безволосых призовые очки дают.
— Что бы мир без тебя делал? — Непонятно, язвит Машка или честно признает мои выдающиеся способности сотрудника отдела “Пи”. — Раз такой умный, говори, что делать. — Здесь сквозняк страшный, а у меня за спиной в коробке пять дырок для проветривания. Насморка еще не хватало.
— За голову свою беспокойся.
Хочется добавить, что на войне насморков не бывает, но в это время в угол клиники на всем ходу врезается гражданский рейсовый автобус. Откуда ни возьмись, со всех щелей выползают Охотники — отвратительно накачанные здоровяки с совершенно тупыми лицами. Ведут по замершему автобусу прицельный огонь из всех видов оружия. А этого добра у них хватает. Автобус подпрыгивает, взрывается, во все стороны летит железо и куски человеческих тел.
— Надо к отделению пробиваться. — В голосе напарницы не слышится паники. Лишь какая-то тоскливая усталость. — Садовник перед смертью говорил, что Угробов там что-то делать пытается.
— Сплюнь. Садовник не та птица, что на середине полета без сил сваливается. Нас переживет.
Утвердив предложенный план большинством голосов, действуем быстро и отважно. Используя пересеченную местность, перебегаем с места на место. От камуфляжа отказываемся. А вдруг кому-то из Охотников вздумается посмотреть, что там внутри человеческих коробок?
Шагу не можем сделать, чтобы не натолкнуться на обезглавленное тело.
Вот раскинул руки простой человеческий постовой. А здесь, на скамейке, сидят обезглавленные доминошники. Охотники застали их врасплох. Даже рыбу не успели выложить.
— И заметь, Лесик, ни одного трупа гостя. Неужели никто не смог оказать им никакого сопротивления?
— Это у тебя полный арсенал в косметичке. А у нас честные граждане в магазин с автоматами не ходят.
Машка соглашается, перекидывая из руки в руку пистолет. На мою просьбу одолжить и мне что-нибудь среднеогнестрельное, Машка отвечает категорическим отказом:
— Ногу прострелишь с непривычки, а потом мне тебя до отделения тащить?
По улице на полной скорости проносится человеческий грузовик. За рулем успеваю заметить кирпичное лицо Охотника. В кузове грузовика неприятные личности. Торчат стволы широкие, и слышится песня, вся такая жуткая, смысл которой заключается в следующем: “Одну голову беру, на другую смотрю, третью отрезаю, а четвертая сама в мешок просится”.
— Доигрались, программисты-карикатуристы, мать вашу! — чуть не плачет Машка, видя безобразия уничтожаемого города. — А ведь еще в начале девятнадцатого века предупреждали, что не доведет до хорошего игра с электричеством.
Спорить с Машкой бесполезно. Да и не хочется. Всегда обвиняешь то, что вначале кажется мелочью, а потом выливается в целую цепь взаимосвязанных событий. Исправить бы ту мелочь, век беды не знать.
— Удавила бы того, кто счеты придумал, — подытоживает Машка монолог, сворачивая в очередной узкий переулок.
Здесь не слышно войны. Не видно окровавленных тел. Но грязи также много. Не правы те, кто считает, что после последней войны на земле останутся лишь крысы. Теперь я знаю, кроме Охотников и крыс, на старой доброй матушке Земле останется только мусор.
— Два квартала — и мы на месте. Машка спешит поскорее отчитаться перед капитаном и вступить в партизанский отряд. Желательно утром и на рассвете, чтобы за рабочий день считалось.
Над головой грохочет. Источник грохота не виден. По ногам несет холодом, словно зимней порой.
В переулке странно как-то темнеет, словно и не день на дворе. Прямо перед нами, из тумана холодного, со всей возможной неожиданностью появляется Безголовый. Естественно, на лошадке черной.
Безголовый взмахивает плащом черным, лупит что есть силы лошадку по ребрышкам и, тыча перст свой безобразный в нашу сторону, задает праздный вопрос:
—Кто?
Я успеваю смело выдохнуть и проскочить между стеной и безголовым всадником. Машка следует моему примеру, но у напарницы ничего не получается. Габариты не те.
— Кто? — повторяет вопрос Безголовый, и по всему чувствуется, что сейчас кому-то придется плохо.
Я характер Машки, как свою лестничную площадку, изучил. Знаю каждую трещинку. Не Машки, а площадки. Но и Баобабова — не сахар, если подумать. Если ее до точки довести, можно всякого ожидать.
Баобабова, застигнутая врасплох, одной рукой хватает под уздцы обалдевшую от такого нахальства лошадку, а второй кокетливо приглаживает вспотевшую голову.
— Господи! Ну чего тебе надо? — Это она Безголовому такие слова в область лица бросает. — Если б ты знал, как ты нам всем надоел! — Машка пытается показать, как нам надоел Безголовый. — Я твою морду безобразную видеть не могу! — Я на всякий случай отхожу подальше, а вдруг чего? — Уйди с глаз моих долой. Христом прошу. Не мешай работать. И так всю душу высосал образиной своей безголовой.
Сказала Машка все это и головой бритой дергает, как бы слезу горькую смахивает.
Ну все, думаю. Сейчас моей напарнице полная расчлененка получится. Лысую голову с плеч богатырских. Даже амур в памперсе не поможет.
Но, видно, чем-то слова Машкины Безголовому запали. Чем она взяла его, не знаю и даже не уверен. То ли голосом своим, то ли интонацией. Безголовый почесал озадаченно то место, где у всех нормальных всадников шляпа с перьями, вздохнул полной грудью и в тумане холодном сгинул.
Только слышал я, как затих стук копыт да Машка на землю без сил рухнула.
Шутки шутками, а может быть и обморок. Быстренько бросаюсь к напарнице. Если не спасу, хоть до отделения на себе дотащу. Там ее Угро-бов быстро с довольствия спишет. Подбегаю и ужасаюсь! Вот что жизнь с закаленными прапорщиками российской милиции творит!
