– Правда?
– Нет, – ответила я. – Но это не важно.
– Ты пьяна?
– Наоборот. Я уже протрезвела и вдруг поняла, что живу в болоте и стараюсь не вылезти из него, а вытащить все болото на сушу. И это болото – ты. Любимый мой, родной.
– Я тебя не понимаю. Ты пьяная. Кричишь. Несешь бред. Что ты хочешь сказать?
– Ничего, мой мальчик, – и тихо добавила: – ничего такого, что тебя бы удивило. Тебя же вообще ничего не удивляет. Ты безрадостен, как отчет партсъезда. Ты год сидишь на жопе в своей зоне комфорта и даже не пытаешься хоть что-то изменить. Я уже так не могу.
– Может быть, ты поспишь, и мы утром поговорим?
– Точно. Я посплю. А утром мы не поговорим. Ты соберешь все свои эскизы и пойдешь вон.
– Это нечестно…
– Квартира моя. Я ее снимаю. Я за нее плачу. Я покупаю еду и делаю все, чтобы… Ой, ну тебя к лешему. Устала. Завтра с утра чистишь зубы и к маме. И ляг на диване в зале. Если уж у меня нет нормального секса уже полгода, пусть тому будет хотя бы логическое объяснение.
Зашла в спальню. Закрыла дверь. И вырубилась.
Утром, когда я проснулась, в доме было тихо. Он вывез свои вещи, не забыв прихватить натюрморт с кухни. В телефоне появилась СМС «Взял в долг три сотни на такси».
Я улыбнулась и пошла ставить чайник.
Я встретила его через полгода. Он сидел в кафе. Вид у него был очень помятый. Местами даже с заломами. Заметив меня, он моментально опустил глаза, делая вид, что обнаружил в кружке, как минимум, новую галактику. Или редкий вид жуков-короедов. Так и сидел. Ожидая прихода осени и старости…
Восьмой день
Снег под ногами был похож на кашу из песка, крахмала и опилок. Ботинки то и дело проскальзывали на брусчатке. Спина мокрела и было тяжело дышать. И только крепко затянутый шарф, как колодка, позволял хоть как-то держать голову прямо.
Ботинки намокли. Снежная парша липла к подошвам. Идти оставалось около трех кварталов. Пачка сигарет в киоске. Два светофора. И маленькая аллейка через скверик.
Старый бар, в который мы несколько раз заходили с Андрюхой пропустить по стаканчику, был также неприметен, а от того мил. Те же завешанные красными шторами окна. Та же массивная дубовая дверь. Тот же запах дорогого трубочного табака и хвои.
Я сел у столика в углу. У самого большого окна. Отсюда хорошо просматривался вход в паб и было легко привлечь внимание бармена. Взял себе пятьдесят «Якова Данилыча» и ведро льда. Неожиданно хлопьями повалил снег. И стало очень тихо. Даже пара англичан, только что громко доказывавших что-то друг другу, затихла. Снег. Тишина. Тепло.
Серая тень промелькнула возле входа. Я услышал, как кто-то легко сбивает снег с обуви. Потом цокот каблучков по кафелю. И что-то спрашивают у бармена. Она. Точно.
– Глеб.
Черные вязаные перчатки. Серое пальто. Красный шарф закрывает пол-лица. И красная шапка с дурацким бубоном.
– Бубон дурацкий, – сказала она, стягивая шапку. – Но мне эта шапка нравится. И к шарфу подходит, – и, почти без паузы, : – Здравствуй.
Рыжие волосы упали на плечи.
– Я заказала себе кофе. И виски.
Просто сказать.
– Варенька. Андрей погиб.
Застыла. Посмотрела на меня… как будто толкнула взглядом в грудь.
Серое лицо.
– Как так… Мы же с ним… Вот буквально…
Она побелела.
– Ты присядь. Присядь, девочка Варя. А я все тебе расскажу.
И рассказал. Легче мне стало. Варвара сидела отрешенно. Только слезы капали на свитер. А потом пауза и тихий голос.
– Глеб.
– Да.
– Не место, не время, но пока… Я хочу встречаться с тобой. А наверное, даже жить.
– Варенька…
– Я понимаю, что идиотизм и наивность. Но я должна это была сказать. А теперь – прости.
Подскочила. Начала натягивать пальто. Рука все мимо рукава.
– Варенька. Сядь. Пожалуйста.
Присела на край. Пальто накинуто на плечо. Шарф жадно лизал пол.
– Ты мне сделала предложение. И я согласен. И так же как и ты, не могу объяснить, почему. И давай сегодня немного выпьем.
– А может, потом немного пройдемся?
– Да. И чуть– чуть поговорим. Для сугреву.
Снег за окном перестал метаться и укладывался спать. Блюзы лениво летали по пабу, не находя себе места. Разговор оставлял «ножки» на стенках стаканов. За этим столом сидели два человека, которых свела судьба. Ну и тарелка фри. Да ярд виски.
Мы вышли на улицу в тот момент, когда Синатра начал кричать: Let it snow!.
Алкоголь приятно качал планету. Снег шел уже редкий. Неподалеку от паба был тот самый скверик с освещенными фонарями дорожками и длинными, с основами из чугунного литья, лавочками. Самое замечательное – этот сквер был тихим. Ну и еще абсолютно пустым.
Холода не чувствовалось. Варвара держала меня под руку. Сначала шли молча. Молча и покурили. Потом разговор начал потихоньку складываться. Как тетрис, что ли. Возникали кусками детские воспоминания. Случайные встречи. Любимая музыка. Ненужные уже имена одногруппников из детского сада. Потом снова тишина. И было даже непонятно, кто первым произнес слово «бывшие». Возникла пауза.
И плотину прорвало. В кучу смешались все обиды и озлобленности, приятные и милые сердцу моменты. Начался большой пересказ раздражающих глупостей и утонченный треп о том, что хотелось оставить в сердце надолго. И снова провалы в тишину.
Варя сняла перчатку и стряхнула снег с моих волос. Под фонарем. Улыбнулась.
– Варенька… Знаешь… Для меня очень важно. Даже не так. Критично.
– Спрашивай.
– Ты к собакам как относишься? В смысле – ты их любишь? Ну как вот живое существо. Не знаю, как сказать…
Варвара остановилась. Прокричала что-то звонкое в небо и повернулась ко мне.
– Я и детей люблю. Особенно наших, – выдала и осеклась.
Прошли еще метров пятьдесят. Оба молчали. Смотрели под ноги и тяжело дышали. Снег замер на лету.
– Но первый – сын, – сказал я.
Варвара уткнулась мне в грудь и заревела.
Через двадцать минут, проводив ее до дома, сел в такси. Таксист немного с опаской посматривал на пассажира, который ничего не говоря улыбался, прижавшись лбом к боковому стеклу.
Заскочил домой. Хорошо, что забыл выключить обогреватель. Опасно конечно, но как тепло. Бросился на кухню с радостью мыть посуду. Как будто она прямо сейчас зайдет, а у меня посуда немыта. Потом поставил чайник. И курил в форточку. В окне напротив на кухне тоже горел свет. И тоже кто-то курил. Я несмело помахал ему рукой. Тень в окне ответила взаимностью. Это было очень просто и очень по-настоящему.
