– Празднуете приход Нового года? А вы три девятки переверните, что получится?
Блудный сын малоивановского народа был в длинном черном пальто, без головного убора, с длинным, похожим на веревку шарфом.
– Три шестерки получится! – подумав, крикнула в ответ Тося. – А что?
– А то, что это число зверя! – закричал Павлуша. Он, наверное, хотел всех напугать, но только развеселил.
– Зверей-то мы, Павлуш, уже не боимся!
И в этот самый момент донеслось издалека:
– Поберегись!
И Павлуша, горьким опытом наученный, прыг на стол! А Манюня подбежала, остановилась и смотрит на Павлушу снизу озадаченно и дружелюбно. Симпатичная, между прочим, оказалась свинка.
И вдруг увидели малоивановцы, что все их звери бегут к ним гурьбой. Видно, подумали: им праздник, а нам? Посредине Раджа, дедом Морозом наряженный, а на нем, на загривке, Афоня сидит. Тося увидела и за сердце схватилась:
– Сынок, слезь, убьешься!
А баба Шура на Афоню по-своему:
– Ты куда, чёрт здоровый, забрался, он что, нанялся возить тебя? – Ей, конечно, Раджу было жалко.
Шум, гам, крик, рык! А над всем этим попугай летает и кричит противно:
– Как тепя зофут? – Полковника, гад, пугает.
– Знаем, знаем! Исаев его зовут. Максим Максимыч! – отмахнулась Забродина от надоедливой птицы. И попугай сразу присмирел, на елку сел – вылитая игрушка.
Праздник – он, видно, и для зверей праздник, вот и решили звери повеселиться, каждый стал показывать, что умеет. А многое, оказалось, умели малоивановские звери.
И Афоня почувствовал себя дрессировщиком.
– Раджа!
И Раджа подхватил за шею гипсового Ильича и положил на утоптанный снег, а сверху поднял свою ножищу.
– Раджа!
И раздавил Раджа гипсовую скорлупку – только легкий дымок пошел.
А Егорыч стоял в стороне, смотрел на снежные дали и, успокаивая себя, повторял оптимистично:
– Ничего… До Нового года дожили, значит, и до тепла доживем. Главное – тепла дождаться…
Весна!
– Вот и дождались тепла! – радостно проговорила баба Шура, глядя на тающий снег и лужи под ногами.
– Вот и дождались тепла, – растерянно проговорил Председатель, выходя из дому в болотных сапогах, и, ступив с крыльца, погрузился по колени в воду.
– Вот и дождались тепла, – ворчала Тося, направляя свою лодочку от дома к слоновнику.
Разлив весной 1999 года был такой, что полуостров Гулькин нос, на котором расположились Малье Иваны, превратился в остров, в островок, изрезанный нерукотворными каналами.
Внезапно Тосино внимание привлекла плавающая в воде бутылка. Бутылка была красивая, пузатая, синего стекла, запечатанная сургучом. Тося вытащила ее из воды, посмотрела сквозь стекло внутрь и увидела конверт с адресом.
– Шур, тебе письмо! – закричала Тося, вбегая в слоновник.
Это благо, что он находился на возвышенности и внутри было сухо. Звери, как в ту зимнюю ночь, вновь собрались здесь в полном составе, и никто ни на кого не косился, а сидели тихие, смирные.
Баба Шура торопливо открыла длинный конверт и вытащила поляроидную фотографию и письмо. На фотографии на фоне кирпичной стены и живой изгороди стоял неузнаваемый Колька в какой-то клетчатой накидке, а рядом с ним сухонькая старушка с зонтом. Письмо было напечатано на компьютере красивым готическим шрифтом и начиналось словами: «Dear Grandmother!».
Шура не могла его прочесть. Оно все было написано на английском языке.
– Вот засранец! – вырвалось у бабы Шуры, но тут она заметила на обратной стороне листа Колькины каракули:
«Бабушка, это я сам на компьютере набрал, а русских букв здесь нет, учи английский, без него пропадешь. Пришли мне слова песни про командира, а то миссис Поридж не знает, а я без этой песни плохо засыпаю. Привет Радже и всем остальным. Твой внук Коля».
А еще кто-то говорит, что история не повторяется… Как и тогда, зимой, собрались малоивановцы в почтовой комнатке, и, согнувшись над аппаратом Морзе, Полковник выстукивал: SOS. SOS. SOS…
– Ничего страшного, обыкновенное наводнение, – успокаивал односельчан Сорокин. – Вы помните, что было в Польше и Чехословакии пару лет назад?
– Так они тогда в НАТО вступили, а нас за что? – истерично кричала Забродина.
SOS. SOS. SOS.
На секунду стало тихо. Все вдруг явственно услышали рокот самолетного двигателя.
– А вы говорите – мы никому не нужны! – выкрикнул Сорокин в лицо Забродиной.
– Ура! – закричали малоивановцы и, поднимая брызги, высыпали на улицу. – Самолет!
Это и в самом деле был самолет, кукурузник с привязанным за трос гигантским гигиеническим изделием «“Джульетта” – лучше для женщины нету! (с крылышками)».
Самолет сделал над Малыми Иванами круг и улетел.
На четырнадцатый день…
На четырнадцатый день беспрерывного дождя в магазин ворвались Чучмек, Мякиш и Выкиньсор, именно ворвались, как будто сейчас будут обыскивать, а потом арестуют.
– Вы чего, мужики? – удивленно и насмешливо спросила Катя-продавщица.
– Чего-чего, погоду ломать будем! – объяснил Чучмек, а самого при этом аж крутило.
– Погоду ломать будем! – повторил перевозбужденный Сорокин.
А Мякиш ничего не сказал, стараясь не смотреть в глаза жены, он прятался за спины товарищей.
– Ой! – только и вымолвила Катя и, трижды нагнувшись, как на физзарядке, под прилавок, со стуком поставила шесть бутылок водки.
Чучмек сглотнул слюну.
– Вы что, издеваетесь? – взвизгнул Виктор Николаевич.
Катя испуганно прижала к груди руки и прошептала:
– Меня ж посадят!
Тогда из-за спин товарищей выдвинулся Мякиш, зашел за прилавок и, тоже трижды прогнувшись, поставил с грохотом и звоном три дощатых ящика: два полных и один заполненный бутылками на треть.
– И гляди, если где припрятала, – пригрозил он.
Катя мужу не перечила.
– Да вы ж хоть закусить возьмите! – воскликнула она, когда мужики с ящиками в руках двинулись к двери.
– Не на гулянку собрались! – крикнул в ответ Чучмек.
Но Мякиш вернулся, взял с витрины банку консервированного горошка и, подумав, поставил перед женой бутылку.
– А это вам, чтоб не скучали, – сказал он тихо и почти нежно.
За этой бутылочкой и собрались, расположились бабы в доме Кати, расположились по-женски уютно, с закусочкой, но и грустно – все-таки без мужиков.
