– Пашка Лебедкина, – угадывает Анна, причем в голосе слышится теплота.
Это – Паша Лебедкина, старинная подруга Анны, хотя и вдвое ее моложе. Хозяйка салона «Русские шторы».
– Узнала! Ха-ха-ха! – весело смеется она. – Опять узнала! Ну скажи, как ты узнала?
– Кто же, кроме тебя, на такую глупость решится? – отвечает Анна, поправляя прическу, и спрашивает удивленно: – А что это ты тут делаешь?
– Клиентов ловлю! – жизнерадостно отвечает Паша.
Мужчины прыскают смехом.
– Что подумали, дураки? – укоряет их Паша и вновь обращается к Анне: – Тебе, Нюся, хорошо, ты красивая и знаменитая, а тут… – Грустит Паша всего одно мгновение. – Слушай, а ты видела его жену?
– Видела.
– Нет, я понимаю, для чего нужен женщине молодой муж, но зачем мужику девочка – не понимаю! – громко восклицает Паша.
– Для того же самого, – многозначительно произносит Сурепкин.
– Потише, – морщится Толстой.
К ним направляется улыбающийся господин с пакетом в руке. Подойдя к Анне, он наклоняется и подобострастно шепчет, протягивая пакет:
– Анна Ивановна, Давид Давидович просил вам это передать в качестве гонорара за исполнение музыкального произведения.
Анна удивленно вскидывает брови, глядя на пакет:
– Что там?
– Деньги. Доллары. Сто тысяч.
Анна капризно морщится.
– Я разлюбила доллары и полюбила евро…
– Мы можем их поменять.
– Я о другом. То был подарок, а разве можно брать за подарок деньги?
Господин недолго обдумывает услышанное.
– Я передам ваши слова Давиду Давидовичу.
– Передайте, – говорит Анна, великодушно улыбаясь.
Господин ретируется.
– Ну, мама… – восторгается Анною Илья.
– Это что-то с чем-то! – восклицает Паша. – Отказаться от ста тысяч…
Сурепкин безнадежно машет рукой и снова выпивает.
– Гениальный пиаровский ход! – восторгается Толстой. – Жаль, что фотографов поблизости не было. Ну, ничего, смонтируем! Гениально, Анна Ивановна!..
– Как же вы мне надоели, – морщится Анна, встает и уходит.
Следом спешит Паша.
Илья направляется за ними, но, понимая, что в женской компании он нежелателен, останавливается.
Сурепкин и Толстой смотрят на уходящих.
– Чудит старуха, – задумчиво произносит Толстой.
– Вторую неделю не спит, – сообщает Сурепкин.
– Как бы ласты не склеила…
– Не дай бог! – восклицает Сурепкин. – Набегут наследнички – затаскают по судам. – Его так пугает эта перспектива, что он поднимает руку, чтобы перекреститься, но увидев проходящего официанта с напитками, машет ему, подзывая.
12. Там же. Тогда же
Анна и Паша неторопливо идут через праздничную поляну, сдержанно отвечая на приветствия.
– Глянь, глянь, – говорит Паша, указывая взглядом на длиннющую красавицу-блондинку. – Узнаешь?
– Нет.
– Баранова, жена Козлова.
– Не может быть… – удивляется Анна. – Она же была маленькая и толстенькая.
– Была. Пятнадцать пластических операций плюс увеличение роста на пятнадцать сантиметров. Ломают ноги и вытягивают. Какой-то миллион долларов – и совсем другой человек.
– Да-а… – Привыкшая не удивляться, Анна даже оглядывается.
– А Козел на нее посмотрел и дал деру. Сказал: «Я любил толстенькую и родную, а ты длинная и чужая…» Она ведь и фамилию сменила. Теперь она Кэтрин Барски… А это Мыльникова… Теперь Божена Мынска… Нет, это что-то с чем-то… Нинка Мыльница, вчерашняя бэ – миллиардерша…Умереть – не встать!
– Завидуешь? – насмешливо спрашивает Анна.
– Я? Никогда! Просто обидно! Бьешься тут как рыба об лед, а эти…
– А как твои «Русские шторы»?
– Горят синим пламенем. Я же говорю – ловлю клиентов… Только бесполезно это. Чтобы таких клиентов иметь, надо быть всегда с ними рядом. Рядом с большими людьми… Слушай, Нюсь, давай я тебе шторы поменяю! – мгновенно воодушевляясь, предлагает Паша.
– Ты мне их уже пять раз меняла.
Воодушевление тут же сменяется унынием.
– Ткань красивая есть, – говорит уже безо всякой надежды Паша и прибавляет с мечтательным вздохом: – Эх, купить бы здесь домик, уж я бы тогда развернулась!
– Здесь земля золотая, дороже чем на Манхэттене, – напоминает Анна.
Паша не слышит, глаза ее мечтательно блестят. Анна смотрит на нее, снисходительно улыбаясь:
– Дура ты, Пашка. Как была дура, которая приехала из деревни и завалилась в мой дом со своим дурацким платьем, так дура и осталась…
– Есть тут один домишко – последний непроданный… – В Пашиных глазах горит огонь желания.
– У тебя есть такие деньги? – удивляется Анна.
– Денег нет, есть спонсор.
– Наконец-то, поздравляю!
Паша отмахивается:
– А, щиплется только.
Анна морщится, как будто ее ущипнули.
– Больно?
– Терпимо. То ли депутат, то ли делегат, не запомню никак. Его по телевизору чаще, чем тебя, показывают. Говорит, давай тебе домик куплю, буду приезжать…
– Щипаться?
– Жалко, что ли? Я уже ходила, да хозяин такой гад оказался… Разговаривать даже не стал. Да и кто я для него?
Паша неожиданно останавливается, берет Анну за руки и произносит с чувством:
– Слушай, Нюся, только ты можешь меня спасти!
До Анны не сразу доходит смысл просьбы подруги. На них обращают внимание.
– Хочешь, я на колени перед тобой встану!?
– Пошли, а то неизвестно, что подумают, – говорит Анна и идет дальше.
– Мне он отказал, а тебе не посмеет! Ты – Анна Сапфирова! – продолжает уговаривать Паша.
– Давненько я мордою своей не торговала, – подумав, произносит с усмешкой Анна.
13. Там же. Тогда же
– Стой! – Паша останавливает официанта с напитками. – Давай сперва выпьем! За удачу, на посошок! И за тебя! – Она выливает в один стакан три рюмки водки.
Анна пить не собирается.
– Помнишь, был такой артист Суровцев? – спрашивает она.
– Ну конечно…
– Он говорил: «В России пить нельзя – сопьешься».
– Да? А кстати, куда он делся?
– Спился. Он был невыездной, – Анна улыбается, вспоминая. – До мозга костей был артист. Маму родную мог продать за горсточку аплодисментов.
