– Джаз?!
– Ну да, джаз. Я из плавания пластинки привозил. Поставил один раз – смотрю, замолчал… Так и жили потом – он слушает, я стираю. Джаз! Я его всегда любил. И Олежка любит очень. Из-за этого джаза все и случилось. У них в интернате концерт к выпускному вечеру готовится, и он решил петь, он вообще петь любит. Чтобы Аня, та Аня услышала… А директриса джаз не признает. Сталина Ивановна… Сталин в юбке!
– Но у вас же есть инструмент? – указывает Анна на пианино.
– Инструмент есть, инструмент хороший. Трофейный. Батя мой его на себе из поверженного Берлина припер. Говорил: «Сын родится – будет играть». Сын родился, только, видно, во время моего рождения медведь мимо проходил и на ухо мне наступил.
– А Олег?
– У него слух отличный. Просто он раньше играть не мог. Церебралка – пальцы не слушались. А сейчас потихоньку разыгрывается.
– А что Олег пел?
– Что пел?
– Ну, напойте…
Кузьмич кашляет от волнения в кулак и пытается передать мелодию, но ничего не получается.
– Ой, – смущенно говорит Анна.
Кузьмич сокрушенно кивает.
– Думаю, Анна Иоанновна, тот проклятый медведь не только мне на ухо наступил, он туда еще и помочился, – признается он. – Что-то американское он пел. А Сталин в юбке говорит: «У нас тут не Америка».
– А по-русски можно?
– По-русски – пожалуйста.
Анна на секунду задумывается, подходит к инструменту, начинает играть и петь:
Тишина за Рогожской заставою,
Спят деревья у сонной реки.
Лишь составы идут за составами
Да кого-то скликают гудки.
Советская песня звучит как джаз.
Кузьмич разводит руками. Дверь чулана отворяется, на пороге стоит Олег.
62. Там же
Анна и Олег сидят рядом у инструмента и играют в четыре руки. Анна подсказывает слова, Олег поет:
Расскажи-подскажи, утро раннее,
Где с подругой мы счастье найдем?
Может быть, вот на этой окраине
Возле дома, в котором живем.
Кузьмич выходит на цыпочках в кухню, достает из глубины стола начатую четвертинку, наливает рюмку, выпивает, занюхивает хлебушком и слушает, блаженно улыбаясь.
63. Там же
Втроем они сидят за столом и пьют чай с вареньем и сушками. Олег в темных очках. Анна с удивлением наблюдает, как точны, безошибочны его движения. Настроение у Олега отличное. Он прямо-таки сияет от счастья.
– Пап, расскажи, как ты корабельный якорь с Дальнего Востока сюда привез! – просит он, лукаво улыбаясь.
– Да я уже сколько раз тебе рассказывал… – смущается Кузьмич.
– Анне Ивановне расскажи!
– И-оанновне, – строго поправляет отец и доверительно рассказывает Анне: – Когда я на сушу насовсем сходил, мне наш личный состав сделал подарок – якорь.
– Это тот, который около дома лежит? – интересуется Анна, внимательно глядя на Кузьмича.
– Ну да. Якорь хороший, но тяжелый и негабаритный. О самолете и речи нет, в поезд тоже не пускают… На перекладных целый месяц добирался… Где за деньги, где за бутылку, а где за доброе слово. Народ-то у нас на доброе слово отзывчивый… Нелегко было, зато теперь – память. Да что я – по родной стране, а вот как твой дедушка через пять границ пианино пер? Наверно, это у нас семейное…
Олег весело смеется.
Анна прячет улыбку и меняет тему:
– А как вам здесь живется? Здесь же вокруг очень богатые люди.
– Нормально живется, – охотно отвечает Кузьмич. – И люди хорошие. Один у них недостаток, Анна Иоанновна, они, когда яйца у меня покупают, цену не спрашивают.
– Ну, это же хорошо, – шутит Анна. – Любую можно назвать.
Кузьмич иронии не слышит.
– Как это любую? Не любую, а сорок пять рубликов десяток.
– Сколько? – не верит своим ушам Анна.
– Сорок пять…
– Помилуйте, Геннадий Кузьмич, но ведь это…
– Дорого?
– Очень. У нас в Капотне самые лучшие стоят тридцать.
Кузьмич обижен и возмущен:
– А зерно знаете сейчас почем? А уход? А… А вот это видите? – Кузьмич подается к Анне и тычет пальцем в свою бровь. – Видите?
Анна смотрит.
– Шрам?
– Шрам. Петух. В глаз целил, еле увернулся.
– За что же он вас?
– Хохлатку его любимую на руки взял.
Анна с трудом сдерживает улыбку и спрашивает:
– Ревнует?
– Еще как!
– Я его понимаю, – говорит Анна.
Олег фыркает от смеха, а Кузьмич не унимается:
– Дорого… Вот прихожу я недавно к своему соседу…
– Это, которого вы в школе били?
– Нет, к другому. – Кузьмич осекается и спрашивает удивленно: – А вы откуда знаете?
Растерянность Анны длится недолго.
– А с ним вчера интервью показывали по телевизору.
– С Давыдом?
– Ну да… Он фамилию вашу не называл, сказал: сосед – бил в школе по шее, по спине и… ниже спины.
Кузьмич переводит с Анны на Олега и обратно растерянный и умоляющий взгляд.
– Ты, Олег, не слушай. Короче, списывать он мне в классе не давал. Зря, конечно, бил… Так и так на второй год оставили бы… Да я все хочу к нему подойти, извиниться, а охрана не подпускает… Нет, хорошие они, богатые, вот только живут тяжело, несвободно живут…
64. День. Двор дома Мурашкиных
Анна и Кузьмич идут по двору.
Анна: А вы знаете, он у вас очень способный… Это даже не способности… Это – талант!
Кузьмич (смущенно): Ну, это не в меня. Это, наверно, в мать, она пела… А это, Анна Иоанновна, наш капитал!
Анна делает вид, что впервые видит курятник, устроенный из старой голубятни.
– На заре жизни я тут голубей водил, а на закате вот – курочки… Двадцать две несушки и один петушок. И что интересно – со всеми управляется.
– А вы шутник, Геннадий Кузьмич, – иронично говорит Анна и смотрит вопросительно на пустую собачью будку.
– Шарик у нас был, – неохотно говорит Кузьмич. – Олежка до сих пор думает, что убежал… Всё из-за дома этого, точнее – из-за земли… Чего мне только не говорили, как только не угрожали… Три раза дом поджигали.
Анна возмущенно вскидывается:
– И что же вы делали?
Кузьмич пожимает плечами:
