А фасон платья мне соседка выбирала, Лидия Семеновна. Она же меня и наполеон печь научила. Я же совсем молодая была, ничегошеньки не умела. Так красиво получалось и вкусно. У нас в местечке никто и не слышал.
А когда Диночка родилась, мы взяли няню. Очень мне работу бросать не хотелось. Осип хоть недоволен был, но согласился. Он же Прасковью и нашел.
Диночку она сразу полюбила, а меня так, терпела – и молодая слишком, и слабая, и неумеха. Но уживались как-то.
И когда я на поселении письмо получила – мол, мать вашего мужа, Пелагеева Прасковья Ивановна, хочет эвакуироваться и воссоединиться с семьей, – я сразу побежала оформлять документы. Тогда как раз война началась, неразбериха, все бежали куда-то. Вот Прасковья и назвалась моей свекровью.
Нет, своей семьи у нее не было, только брат в деревне. А я рада была, что ребенка одного дома не бросать.
Так и стали жить втроем. Я работала зубным врачом там же, в поселке, и еще в аптеке подрабатывала, и в операционной. Людей не хватало. А знаешь, что я там придумала? Диночке ленты делать из бинтов. Оставались обрезки в операционной, ну мы их и красили то зеленкой, то чернилами. Прасковья, она в хозяйстве, конечно, лучше меня разбиралась, но и я научилась. И дрова рубили, и козу держали.
Нет, бабушкой она ее так и не стала звать, все Паша да Паша, но по-своему любила, конечно.
А бабушку свою, Осину мать, Диночка и не видела никогда. Счастливая была женщина, красивая, образованная, сыновья прекрасные. И умерла она хорошо, легко. Шла новую шляпку примерить да и присела на минутку у двери. Бог ее уберег и от Осиного ареста, и от гибели второго сына. Вся семья в последний путь провожала.
Да, конечно, на Востряковском. Тогда еще не проблема была там место найти. Но я на похоронах не была, как раз в тот день родила.
Девочку мы, конечно, в ее память назвали. Они – полные тезки, обе – Дины Иосифовны. Так на памятнике и высечено два раза одно и то же имя. Люди, может, думают, что ошибка. Я, конечно, хотела рядом место найти, но за двадцать лет все уже заняли, никакие деньги не помогли.
Опять отвлеклась, да? Ну что ж ты не поправляешь.
В общем, войну мы пережили, и даже лучше многих… Диночка сначала спрашивала, когда папа вернется, а потом перестала. Видно, кто-то из соседей объяснил, на какой войне ее папа.
Нет, нет, никто нас не обижал, наоборот, щадили даже, не расспрашивали никогда.
Ну при чем здесь – ухаживали? Тебе бы все смеяться. Какая там красавица, было у меня время об этом думать… Мы и зеркала не держали. Да и кого я могла Диночке привести? Не говоря уж про Прасковью. Она со всеми соседками ухитрялась переругаться. Но я все терпела ради Диночки. Жалела она ее, что правда, то правда. И баловала, конечно, все воспитание мне нарушала. Я Диночке в обязанность ввела траву носить для козы. Больше для порядка, конечно. И к чистоте ее приучала, чтобы вещи свои сама могла постирать. Так Прасковья потихоньку от меня по утрам за травой бегала. И стирку они всё затевали, когда я на дежурстве. Приду – висит.
Нет, не знаю. Может, и жива еще, она крепкая была.
Это она, конечно, с горя такое сказала, что я Диночку сама на рельсы толкнула. Мол, чтоб не мешала мне с новым мужем. Такую дикость в здравом уме не придумаешь, но с тех пор не могла я ее видеть. Так и сказала: «Уезжайте, Паша, кончилась наша жизнь».
Как она собиралась, кто машину заказывал? Я как-то не помню ничего, наверное, в больнице была. Уехала она и адреса не оставила. А потом хватились, а она все Диночкины вещи увезла – и платья, и ленточки, и фотографии. Еле-еле для памятника нашли карточку.
И знаешь, что интересно. Еще на поселении, когда я письмо похоронное на Осю получила, вдруг приснился мне сон: живу я в большом светлом доме, есть у меня муж и двое детей. Я тогда подумала – значит, судьба мне опять выйти замуж и второго ребенка родить. Даже обрадовалась, помню. И потом, когда мы с Борей поженились и малыши ко мне привыкли, все этот сон вспоминала – почему все-таки двое детей, когда их трое? Вот только после Диночки и поняла.
Нет, в Бога как-то не пришлось мне верить, не та была жизнь. А судьба есть судьба. И кажется мне, человек ее чувствует, только не всегда может понять.
Ты знаешь, забавный случай. Когда я первый раз на каникулы приехала, еще папа в то лето умер, постучался вдруг к нам в дом молодой человек, скорее даже мальчик. Симпатичный такой, моего возраста, совсем незнакомый.
И знаешь, кого спрашивает? – Сару Раппопорт, то есть меня! Я ему объясняю, что это я, а он вроде рассердился даже и спрашивает: «А другой Сары Раппопорт у вас нет?» И тут же понял, что глупость сморозил, покраснел и ушел. И так мне жалко было, что он ушел, сама не понимала, почему. Кто мог знать тогда, что это – мой будущий муж…
Ну конечно, мы обе Сарами были. И фамилии одинаковые, мы же двоюродные сестры. Только ее родители давно от туберкулеза умерли, и она жила в семье у старшего брата. Удивительная была девочка. Круглая сирота, а такая певунья. И все танцевала. Так хорошо танцевала, никто за ней угнаться не мог. А учиться пошла в строительный техникум – очень ей рисовать нравилось, чертить. Бывает же, одному человеку – и столько талантов. Меня – учи не учи…
Ну что ты все заладила… Что ж – красавица, это проходит. Да и не пришлось мне о своей красоте думать, не та была жизнь.
Нет, конечно, он неслучайно зашел. Они учились вместе в Минске, в техникуме, а летом он к родителям приехал, на каникулы, и вдруг услышал, что в соседнем местечке живет Сара Раппопорт. Вот и прибежал. Он уже тогда был влюблен, просто с ума сходил, только не знал, что ее Сонечкой стали звать. Тогда почти все имена меняли.
Нет, не стеснялись, и не дразнил никто, антисемитизма в то время совсем не чувствовалось. Просто хотелось новой жизни. Все старые имена, Мойшеле или Сары, казались местечковыми и скучными. А мы стремились в большие города уехать, так хотелось учиться, строить новые дома, осваивать науку!
Нет, скорее тридцать шестой. В тридцать седьмом мы уже с Осей в Москве жили. А они через год приехали. Борю в Куйбышевскую академию послали, по комсомольской путевке. А Сонечка сразу в два института поступила – в архитектурный и в консерваторию по классу вокала. Все никак решить не могла, что лучше, но все-таки выбрала архитектурный. А петь, говорит, буду для вас, дома. Они с моим Осей романсы любили петь, на два голоса. Он на пианино аккомпанировал. А мы с Диночкой сидели и слушали как зрители. И Боря с нами.
Они в 39-м поженились. И прямо в день свадьбы арестовали Сонечкиного старшего брата, того, что ей отца заменил.
Я же говорю – судьба.
Тогда, видно, она и сделала аборт. Растерялась очень. У нас у всех прямо земля под ногами рушилась. Вот и не было у них детей.
Да нет, при чем здесь война. Никогда они не разлучались. Только когда их часть под Сталинградом стояла, Боря ее приказом отправил в тыл, он уже капитаном служил.
