Телефон в третий раз за утро мучает отрывок из «Пер Гюнта». Конечно, хватит дискутировать с пустотой. Так и на работу опоздаешь.
Я арендую совсем маленький домик с видом на небо, холмы и бедуинскую мечеть. Рано утром раздается крик муэдзина, ему откликаются мелкие, но очень звонкие птицы, потом начинается настоящий та-ра-рам – перекличка открываемых автомобилей, плач и гомон детей, молитвы, бодрая музыка из программы новостей. Но мне нравится этот микрорайон, он совсем новенький, нарядный и белый. У меня всего три комнаты – внизу небольшая гостиная и кухня, наверху – открытая галерея и две спальни. Хозяева здесь совсем не жили, я въехала в только что построенный дом и уже год с удовольствием его обживаю. Окна гостиной выходят в крошечный сад, полный роз. Здесь все растет стремительно, за один год приглашенный садовник ухитрился создать чудный садик размером в семьдесят пять квадратных метров и даже устроил миниатюрный водоем из камней и ракушек. В водоеме сидит толстая глиняная лягушка с голубыми глазами, мое последнее приобретение. Но особенно я люблю верхние комнаты, даже если заходят случайные гости или соседи, они сюда не поднимаются, поэтому можно немного отдохнуть от роли, побегать босиком, сделать мостик или хотя бы попрыгать на одной ножке. Окна одной спальни я закрыла нарядной тяжелой шторой – вот и вся маскировка.
А вторую превратила в художественную мастерскую. Именно в настоящую мастерскую! И никто не может помешать или посмеяться. В одном углу – чудная старинная швейная машинка, привезенная из Германии, в другом – мольберты, холсты и краски, а на столике у окна вышивание! Да, да, самые настоящие нитки в разноцветных ярких клубочках и иголки с толстыми ушками! Вот уже второй месяц я вышиваю голубой коврик с лилиями. И при этом слушаю концерт для клавесина с оркестром. Почему-то Вивальди у меня всегда ассоциируется с вышиванием, а Бах с картинами маслом. Правда, я совсем не умею рисовать. То есть не умею придумывать сюжеты и собственные цветовые решения. Я просто копирую. Открываю на экране, например Матисса, его упоительные цветы в разноцветных тяжелых вазах, и старательно выписываю тонкой кисточкой на своем холсте. Получается почти живая картинка! Уже три мои работы висят на стене в гостиной, в красивых рамках из настоящего дерева. Можно даже подумать, что они куплены в дорогом магазине. Конечно, все это очень глупо и смешно. Но ведь ни Кайл, ни родители, ни мои коллеги по университету не могут увидеть.
Я вытаскиваю из шкафа белье и блузку… Ох, это тебе не цвет глаз, тут не разгуляешься. Во-первых, лифчик. Застежки, поролоновые чашечки, какие-то круглые железки! И до нормальной биологической коррекции груди еще лет тридцать, как и до восстановителя волос.
Даже непонятно, почему такую простую вещь так долго придумывали. Нет, все понятно – не было потребности в обществе, пока не стал стремительно распространяться рак груди. Генетический сбой под влиянием среды, ничего особенного, если бы тогда владели аутоиммунным лечением. Но существовали только безобразные операции, химия и облучение. Хорошо хоть, стали разрабатывать новые технологии, биологические протезы разных модификаций. До сих пор многие женщины к тридцати годам заменяют железистую ткань на биосил, только красивее получается! Нормальная упругая грудь, никакого поролона, гарантия на пятьдесят лет. Конечно, младенца не накормишь, но заменители грудного молока идеальные, от кормления почти все отказались, кроме самых отсталых и упрямых мам. Они продолжают настаивать, что человечество теряет личные контакты и что нет ничего прекраснее Мадонны с младенцем. Моя мама точно не задумывалась над такими мелочами.
Все, не ныть, корсеты со шнуровкой точно не лучше, нужно только благодарить Бога, что я не выбрала для диссертации эпидемию чумы в Европе! Я напяливаю старомодный лифчик с кружевами и чертовыми железками, строгую блузку, темные брюки (приходится гладить каждую неделю дурацким железным утюгом с дырочками!), кожаные туфли на низком каблуке. Все! В большом зеркале отражается элегантная немолодая женщина начала XXI века. Доктор Ханни Гур, сорок девять лет и три месяца, чудаковатая старая дева и семейный врач в крошечном городке крошечной жаркой страны, которой вовсе не найти карте.
Да, дорогая Тин Кроун Лутс, тридцатичетырехлетний старший ординатор, мастер спорта по гимнастике и соискатель докторской степени в истории медицины, еще на четыре года ты выходишь из сценария. Что же я стою, спрашивается?! Пора остужать машину и ползти по запруженным улицам, уныло держась за руль. И никаких автопилотов и воздушных локаров, даже не надейся!
Можно не сомневаться, у двери моего кабинета скопилась приличная очередь, хотя еще десять минут до начала приема. Я вежливо киваю и тороплюсь включить компьютер. Эта старая тарахтелка будет загружаться не менее пяти минут. И принтер опять барахлит. Принтер, огромный и нескладный серый ящик, долго мигает и наконец начинает строчить, как пулемет в старом кино. Каждый раз я вздрагиваю, хотя пора бы привыкнуть. Это он распечатывает на бумаге список больных. Спасибо, что не приходится высекать на камне.
За дверью тихое волнение, но я даже не выглядываю – и так все понятно! Пожилой вежливый англичанин точно заказал очередь неделю назад и теперь не собирается никому уступать ни минуты. Чизики – Лина и Том – опять ждут направления на анализы, а плаксивая бедуинская женщина в длинном платье и двух платках всегда приходит без очереди. Но при этом встает строго под дверью и так выразительно страдает и закатывает глаза, что проще ее принять, чем вступать в объяснения.
С каждым днем я все больше убеждаюсь, как прекрасно продуманы моя программа и биография. Не зря на тайм-командировках работает целый отдел психологов. За основу рабочей легенды взята история реальной молодой женщины, Анны Гуревич, которая родилась в маленьком литовском городке в конце пятидесятых годов XX века. Вся родня ее отца, Михаила Исааковича Гуревича, погибла в Литве во время войны с фашизмом, мать, Надежда Петровна Елисеева, вообще была сиротой с детства и воспитывалась в интернате. Родители Анны познакомились в больнице, где Михаил лечился после боевых ранений, а Надежда работала медсестрой. Классическая история, которая не предполагает никаких ошибок или неожиданных знакомств! Про годы детства Ани почти ничего не известно, но это не имеет большого значения, так как живых свидетелей не сохранилось. Предполагается, что они с младшей сестрой учились в районной школе, ходили в кружок музыки и рисования. Надежда Петровна закончила вечерний медицинский институт и работала участковым врачем. Михаил Исаакович тяжело и долго болел, поэтому они мало общались с соседями и другими людьми своего окружения. В 1974 году за участие в студенческих волнениях Анну исключили из Вильнюсского мединститута. Ничего политического там не было, молодежь просто устроила джаз-фестиваль, но в коммунистическую эпоху этого оказалось достаточно. Обиженная Аня подала документы на выезд в Израиль. Отца к тому времени уже не было в живых, мать плакала, но не смогла отговорить. Далее все очень просто и грустно. Аня, как и большинство эмигрантов того времени, уехала не в Израиль, а в Соединенные Штаты Америки. Она пыталась попасть на учебу в медицинский колледж, но это оказалось слишком сложно и дорого, поэтому пришлось устроиться сиделкой в госпитале. От полного одиночества и тоски по дому начала пробовать наркотики, очень быстро втянулась и через два года погибла от передозировки.
