Десять дней назад, угнав мою машину из гаража моего многоквартирного дома, Воэн взлетел по бетонному скату, и уродливая машина выпрыгнула из ловушки. Вчера его тело лежало в свете полицейских фар у подножия эстакады, покрытое изящным кружевом из крови. Неестественное положение сломанных рук и ног, кровавая геометрия лица казались пародией на фотографии жертв автокатастроф, которыми были увешаны стены квартиры Воэна. Я в последний раз смотрел на его мощный пах, налитый кровью. Поодаль, в свете мигалок, стояла актриса, опираясь на руку шофера. Воэн мечтал умереть в момент ее оргазма.
Воэн успел принять участие во многих катастрофах. Думая о Воэне, я представляю его в угнанных и разбитых машинах, в груде ломаного металла и пластика. Два месяца назад я нашел приятеля под эстакадой аэропорта после первой репетиции смерти. Таксист помогал двум дрожащим стюардессам выбраться из автомобильчика, в который Воэн врезался, выскочив со скрытой подъездной дороги. Подбегая, я видел Воэна через треснувшее лобовое стекло белого кабриолета, украденного со стоянки Океанского терминала. Усталое, покрытое шрамами лицо освещалось ломаными радугами. Я сорвал с петель помятую пассажирскую дверцу. Воэн сидел на усыпанном осколками сиденье, с самодовольным видом изучая собственное тело. Руки, повернутые ладонями вверх, были покрыты кровью из разбитых коленей. Лацканы кожаного пиджака были испачканы рвотными массами, на приборной доске красовались брызги спермы. Я попытался вытащить приятеля из машины, и его тугие ягодицы сжались, словно выдавливая последние капельки из семенных желез. На сиденье остались разорванные фото киноактрисы – я распечатал их для него утром в офисе: крупные планы губ и бровей, локтя и декольте.
Для Воэна автокатастрофа и его собственная сексуальность слились в финальный союз. Я вспоминаю его ночи с нервными молодыми женщинами, на задних сиденьях брошенных автомобилей на кладбище машин, их неуклюжие позы на фотографиях половых актов. Вспышка «Полароида» освещала раздвинутые бедра и напряженные лица – как у ошалевших выживших в аварии подводной лодки. Эти честолюбивые шлюхи, которых Воэн подбирал в ночных кафе и магазинах лондонского аэропорта, были родственницами пациентов с иллюстраций в учебниках по хирургии. Приударяя за женщинами, Воэн балдел от вздутий из-за газовой гангрены, повреждений лица и ран гениталий.
Благодаря Воэну я познал истинное значение автокатастрофы, исступленный восторг лобового столкновения. Мы вместе посетили Лабораторию дорожных исследований – в двадцати милях к западу от Лондона – и наблюдали, как специально подготовленные транспортные средства врезаются в бетонную мишень. Потом, у себя в квартире, Воэн прокручивал в замедленном темпе эти испытательные столкновения, снятые на кинокамеру. Сидя в темноте на разбросанных по полу подушках, мы лицезрели мерцание беззвучных столкновений. Беспрерывная последовательность разбивающихся автомобилей сначала успокаивала меня, а потом возбуждала. Летя по автостраде в желтом свете натриевых фонарей, я представлял себя за рулем этих бьющихся машин.
В последующие месяцы мы с Воэном много часов ездили по скоростным дорогам к северу от аэропорта. В спокойные летние вечера эти скоростные проспекты становились зоной кошмарных столкновений. Слушая полицейские переговоры по радио Воэна, мы двигались от одной катастрофы к другой. Часто мы останавливались в сиянии прожекторов, освещающих место крупной аварии, глядя, как пожарные и полицейские техники орудуют ацетиленовыми горелками и домкратами, чтобы освободить потерявшую сознание жену из-под тела мертвого мужа; или как оказавшийся на месте доктор ощупывает умирающего, придавленного перевернувшимся грузовиком. Иногда Воэна оттесняли другие зрители, иногда медицинский персонал пытался отнять камеру. Воэна особенно интересовали лобовые удары в бетонную опору эстакады.
Однажды мы первыми оказались у разбитой машины с раненой женщиной-водителем. Средних лет кассирша из аэропортовского магазина спиртных напитков сидела, накренившись, в разбитом салоне; осколки тонированного ветрового стекла усыпали ее лоб, словно драгоценные камни. Когда появилась полицейская машина, освещая мигалкой эстакаду, Воэн побежал за камерой и вспышкой. Сняв с себя галстук, я беспомощно пытался найти ранения у женщины. Она молча глядела на меня, лежа на боку на сиденье. Кровь пропитала ее белую блузку. Воэн, сделав последний снимок, опустился в салоне на колени и, аккуратно обхватив лицо женщины ладонями, начал что-то шептать ей на ухо. Вместе мы помогли уложить ее на медицинскую каталку.
По дороге в квартиру Воэна он заметил аэропортовскую шлюху у придорожного ресторана; эта билетерша в кинотеатре постоянно беспокоилась насчет слухового аппарата маленького сына. Сидя с Воэном на заднем сиденье, она непрерывно жаловалась ему на мою нервную манеру вождения, но он только отвлеченно следил за ее движениями, заставляя шевелить руками и коленками. На пустынной крыше многоэтажной автостоянки в Нортхолте я ждал у перил. На заднем сиденье автомобиля Воэн укладывал женщину в позу умирающей кассирши. Его сильное тело в свете фар проезжающих машин периодически застывало в стилизованных позах.
Воэн поделился со мной всеми своими навязчивыми идеями по поводу таинственного эротизма ранений: извращенной логики пропитанных кровью приборных досок, измазанных экскрементами ремней безопасности, мозговой ткани на противосолнечных козырьках. Любая разбитая машина вызывала у Воэна волнительный трепет; его возбуждали неожиданные вариации разбитых решеток радиатора, неестественно нависающие над пахом водителя приборные доски, словно задумавшие размеренный машинный минет. Личные время и пространство отдельного человека застывали навеки в паутине хромированных поверхностей и матового стекла.
Через неделю после похорон кассирши, когда ночью мы ехали вдоль западной границы аэропорта, Воэн отклонился в сторону и сбил большую дворнягу. Удар тела, словно мягкого молота, и дождь осколков, сопровождавший собаку в полете поверх крыши автомобиля, убедили меня, что мы чуть не погибли в катастрофе. Воэн и не подумал остановиться, лишь тупо давил на газ, почти уткнувшись лицом со шрамами в разбитое лобовое стекло. Его акты насилия стали уже так непредсказуемы, что я превратился в заложника-наблюдателя. Тем не менее на следующее утро на крыше аэропортовской автостоянки, где мы оставили машину, Воэн спокойно показывал мне глубокие вмятины на капоте и крыше. Длинные борозды на машине образовались в момент смерти неизвестного существа, чья сущность загадочно исчезла в геометрии транспортного средства. Насколько более загадочной была бы гибель кого-то из нас? Кого-то знаменитого и наделенного властью?
Даже эта первая смерть казалась скромной по сравнению с остальными случаями, в которых принимал участие Воэн, и с теми катастрофами, которые наполняли его мозг. Пытаясь истощить себя, мой приятель создал ужасающий альманах воображаемых автомобильных аварий и безумных ран: легкие старика пронзены дверной ручкой, грудь молодой женщины пробита рулевой колонкой, щека симпатичного юноши разодрана хромированным запором поворотной форточки… Для Воэна эти ранения были ключом к новой сексуальности, возникающей из развращенной технологии. Картинки ранений висели в галерее его мозга, как выставка в музее бойни.
