Она поддерживала его, подпирая под плечи и прижав руку к его животу. Запах ее теплого тела контрастировал с запахом травы и выхлопных газов. Мейтланд сел на лежавшую на земле грузовую покрышку и посмотрел на высокую стену откоса. Недавно посеянная трава уже погуще покрывала склон. Скоро она скроет все следы происшествия, глубокую колею, оставленную колесами «Ягуара», и запутанные отпечатки его первых попыток влезть на откос. На краткий миг Мейтланд ощутил сожаление, что расстается с этим островом. Хотелось сохранить его навсегда, чтобы можно было привезти сюда Кэтрин и друзей, показать им место своих испытаний.
– Джейн…
Молодой женщины рядом не было. В 20 ярдах от него над травой виднелись ее голова и сильные плечи, она быстро шагала к бомбоубежищу.
13. Огненный сигнал
– Джейн! Идите сюда… Джейн!
Его слабый голос с чуть не сорвавшимся с губ проклятием затерялся в шуме травы. Мейтланд встал и на левой ноге поскакал за Джейн. Задыхаясь от гнева, он прислонился к разбитой кассе и, чуть успокоившись, потер живот, чувствуя выпирающий край ребер. Что ж, по крайней мере, девушка дала ему чего-то поесть.
В 15 футах перед ним на крыше какого-то рухнувшего флигеля лежала ржавая железная труба, один конец которой изогнулся грубой рукоятью. Костыль! Мейтланд пополз по каменистой земле, волоча за собой больную ногу. Его длинные руки перетащили тело через разбитую кладку флигеля, он потянулся и схватил выхлопную трубу.
Сев с ней в руках, Мейтланд перевел дыхание. Он махал костылем проезжавшим машинам, довольный, что снова чувствует гладкий ржавый металл знакомой опоры – средства выживания. Этот обломок трубы был его первым инструментом – и оружием, осознал он, подумав о Прокторе. Бродяга еще не появлялся, но Мейтланд осматривал траву и заросли крапивы, уверенный, что тот затаился где-то там.
Со вновь обретенной уверенностью в себе Мейтланд стал слезать с крыши флигеля. Опершись на костыль, он снова встал прямо. Брюки лохмотьями свисали с пояса, но он чувствовал в себе достаточно сил и решимости. От ощупывания черепа затянувшиеся раны на голове заболели. Сотрясение и лихорадка прошли, оставив после себя не более чем постоянную легкую головную боль.
Мейтланд посмотрел на откос автострады. Возможно, ему хватит сил влезть наверх, но он знал, что Проктор следит за ним, выжидая, что он предпримет. Еще одно физическое столкновение с бродягой выведет его из строя на несколько дней. Как-то нужно убедить девушку помочь. Только она имеет какую-то власть над Проктором.
Мейтланд направился обратно в разрушенный кинотеатр. Пробираясь через траву, он добрался до лестницы и протащил свою больную ногу по ступеням в подвал.
Сев на кровать, он в сумерках стал ломать руками печенье. Эта детская еда ранила ему рот, и он тщательно разжевывал острые сладкие кусочки. Протянув костыль, Мейтланд подтянул к себе девушкин чемодан и стал рыться в одежде и белье с мыслью, что у нее, возможно, есть какое-то небольшое оружие.
На дне чемодана, в остатках тюбиков косметики, шпилек и салфеток, оказалась пачка выцветших фотографий. Любопытствуя о прошлом этой странной женщины, Мейтланд разложил фотографии на кровати. На одной была изображена девочка-подросток с волевым лицом, без сомнения, Джейн, стоящая в напряженной позе на вытоптанной лужайке небольшого санатория рядом с выцветшей женщиной средних лет с затуманенным взглядом. На другой она посещала ярмарку под руку с коренастым мужчиной лет на 20 старше ее. Мейтланд решил, что это ее отец, но свадебная фотография изображала гордую Джейн на седьмом месяце беременности. Она стояла в церкви рядом с этим мужчиной, а на заднем плане, как безумный призрак, с обреченным видом маячила ее мать.
То и дело на фотографиях мелькал второй мужчина – щеголеватая фигура лет 50 в старом, но хорошо пошитом костюме, позирующий рядом с белым «Бентли» у подъезда к большому викторианскому дому. Ее отец, решил Мейтланд или, возможно, еще один пожилой любовник. Что же случилось с ребенком?
Мейтланд собрал фотографии и положил обратно в чемодан. Из пустой коробки из-под салфеток он достал коричневый бумажный мешок. Внутри оказались принадлежности из набора курильщика гашиша – обрывки закопченной фольги, обломки фильтров, табак из сломанных сигарет, маленький блок гашиша, папиросная бумага с приспособлением для скрутки и коробок спичек.
Вытащив бумажный мешок, Мейтланд взвесил на руке коробок спичек. Его глаза быстро обежали комнату. Он достал из ящика примус и в полумраке потряс его, прислушиваясь к плеску жидкости.
Через 10 минут Мейтланд, опираясь на костыль, ковылял к разрушенному флигелю. Плечи он обмотал красным одеялом, а в свободной руке нес керосиновый примус. Забравшись на крышу, он уселся на пологий черепичный склон и приготовил рядом примус и одеяло. Убедившись, что ни Проктор, ни молодая женщина не приближаются, Мейтланд привязал один край одеяла к костылю, а свободный край шерстяной ткани намочил керосином из примуса.
Движение на воскресной автостраде было непостоянным. Мейтланд с коробком в руке наблюдал, сдерживая нетерпение. Наконец появилась вереница автомобилей, ее замыкали автобус и бензовоз, они один за другим выехали из туннеля на виадуке.
Чиркнув двумя спичками, Мейтланд поджег одеяло. Теплый керосин с мягким гулом вспыхнул, и невысокие языки пламени стали лизать поношенную ткань. В воздухе поднялся черный дым. Мейтланд встал, балансируя на одной ноге, и начал размахивать горящим одеялом. Он закашлялся в клубах едкого дыма и сел, но опять поднялся и стал махать одеялом из стороны в сторону.
Как и ожидалось, вскоре на сцене появились Проктор и молодая женщина. Бродяга двигался в траве, глубоко присев, как какой-то настороженный зверь, раздвигая рубцеватыми руками стебли травы. Его хитрые, но тупые глаза уставились на Мейтланда, словно тот был дичью, которую оставалось заколоть и содрать шкуру. В отличие от Проктора, Джейн Шеппард степенно шагала по неровной местности, словно не питая никакого интереса к попытке Мейтланда сбежать.
– Я так и думал, что вы двое появитесь! – крикнул Мейтланд. – Ну, что, Проктор?
Он слез с крыши флигеля и помахал горящим одеялом перед лицом у бродяги, отчего тот заворчал и выругался. Мейтланд бросился на него, но закашлялся от дыма, упал на одно колено и схватил примус. Когда Проктор схватился за одеяло и вырвал клочок горящей шерсти, Мейтланд выплеснул из примуса керосин на землю и провел одеялом по разлившейся жидкости.
Двигаясь на четвереньках, Проктор осторожно заходил Мейтланду в тыл. Молодая женщина приблизилась к флигелю, раздвигая траву своими маленькими руками. Отмахиваясь от дыма, она крикнула Проктору:
– Положи клочок! Не обращай на него внимания! Они увидят дым!
Обгоревшее одеяло сорвалось с костыля. Мейтланд схватил кучу дымящихся обрывков, но Проктор бросился вперед, вырвал у него одеяло и стал затаптывать пламя и забрасывать землей тлеющие нити.
Мейтланд понуро оперся на костыль. Он махал проезжавшим машинам, но ни одна не остановилась. Никто даже не заметил этого краткого эпизода. Мейтланд повернулся к Проктору. Бродяга схватил обломок кирпича и по-боксерски кружил вокруг. Мейтланд бросился вперед и ударил его костылем по плечу. От поднявшегося давления из открывшихся ран на голове потекла кровь, но этот удар вызвал в нем радость. Левая нога поскользнулась на треснувшей плите у флигеля, но Мейтланд поймал равновесие и стал вертеть костылем над головой.
