– Джейн, допустим, я пообещаю тебе 500 фунтов – ты поможешь мне выбраться?
Она оценивающе посмотрела на него.
– Зачем так много? Это же куча денег.
– Затем, что я хочу выбраться отсюда вместе с тобой. Думаю, нам обоим нужна помощь друг друга. Я дам тебе пятьсот фунтов – я серьезно…
– 500 фунтов… – Она как будто задумалась над его предложением, в уме пересчитывая пачку банкнот. И вдруг повернулась к нему, потрясая своим коричневым бумажным мешком любительницы гашиша. – А вы представляете, на сколько этого хватило бы, если снять дом какой-нибудь бездомной семье?
– Джейн, ты сама принадлежишь к бездомной семье. Твой ребенок…
Мейтланд сдался. Он устало лежал на спине, а Джейн раскладывала свой набор. Минуту она понуро сидела на краю кровати, не обращая внимания на руку Мейтланда, которую он, утешая, положил ей на локоть. Ее глаза уставились в обшарпанную стену. Девушка машинально приготовила две сигареты и засунула набор обратно в бумажный мешок. Потряся спичечным коробком, как будто чтобы пробудиться, она прикурила первую сигарету, глубоко затянулась сладким дымом, задержала его на несколько секунд в легких и, удовлетворенная, легла рядом с Мейтландом, подтолкнув его, чтобы подвинулся. Она накрыла его своей камуфляжной курткой, слабо улыбнулась своим мыслям и уставилась на плакат с Астером и Роджерс.
Мейтланд почувствовал, как под влиянием дыма его мысли поплыли. Сильное тело молодой женщины прижалось к нему, и кровать просела посередине. Рука Джейн поднялась и упала. Девушка поднесла сигарету к губам и предложила затянуться ему. Стараясь не терять бдительности и боясь уснуть, Мейтланд сосредоточился на меркнущем свете, падающем из лестничного пролета. С вечерним холодом возвращалась лихорадка.
Джейн улыбнулась ему и легко взяла за руку. Ее лицо с тяжелым подбородком казалось детским в окружении рыжих волос. Она выпустила изо рта дым и рукой направила на него.
– Хорошо?.. Знаешь, ты бы мог выбраться отсюда, если бы захотел.
– Как?
– С самого начала… – Она снова затянулась. – Если бы по-настоящему постарался, ты бы уже выбрался.
– Постарался? – Мейтланд с гримасой вспомнил свои страдания под дождем и потер грудь, прикрытую лишь заляпанной белой рубашкой. – Холодно здесь.
Молодая женщина протянула к нему руки.
– Ты мог бы уже выбраться, – повторила она. – Проктор этого не понимает, но ты его успокоил. Знаешь, мы оба подумали, что ты, наверное, уже был здесь раньше.
Она сквозь дым смотрела на Мейтланда и обвела масляное пятно на его рубашке. Он смотрел на нее, ничего не говоря. Ее тон был ничуть не насмешливым и не враждебным, но в то же время она словно испытывала и его, и себя, выискивая в Мейтланде какие-то ошибки собственного прошлого. Непогрешимым оком, видящим чужие грехи, она увидела, что он примет эту роль.
Не преднамеренно ли он в действительности оказался заключенным на острове? Ему вспомнился свой отказ перейти пешком туннель виадука к аварийному телефону, свое детское упрямство в мысли, что в часы пик какой-нибудь водитель остановится ради него, вылившуюся злобу… Он опять сидел в той пустой ванне, как ребенок, визжащий от такой же обиды.
Решив поиграть в предложенную девушкой игру, Мейтланд сказал:
– Джейн, это твой долг перед собой – уйти отсюда. Оставаясь на острове, ты сама себя наказываешь.
– Подумаешь, большое дело – я этого не замечаю. – Ее глаза блеснули на холодном опьяненном лице. – Все равно это легче, чем мириться кое с чем. Я никогда не отличалась умением мириться – я любила покипятиться несколько дней. Так можно по-настоящему разозлиться…
Она докурила сигарету и положила руку Мейтланду на живот, а потом повернула голову и поцеловала его в губы.
– Скажешь, не зацепила? – спросила она.
– Может быть, и зацепила. – Мейтланд попытался обнять ее за талию, но по его телу волнами проходила лихорадка. – Последние четыре дня были странные – будто зашел в сумасшедший дом и увидел самого себя, сидящего на скамеечке.
Он отодвинулся от нее и смутно видел, как она раздевается. Закурив вторую сигарету, девушка осмотрела в походное зеркальце свой живот и груди. Потом надела короткую кроваво-красную юбочку и люрексную блузку без рукавов. Он уже уснул, когда она прикрутила лампу и вышла из комнаты. По ступеням простучали ее острые, как стилеты, каблучки.
Через несколько часов, среди ночи, Мейтланд услышал, как она вернулась. Шум машин на автостраде стих, и когда Джейн спорила с Проктором, ее резкий голос отчетливо слышался сквозь шорох травы. Бродяга как будто выпрашивал что-то и скулил, якобы она что-то забыла ему принести. Джейн вошла в комнату, зажгла лампу и пьяным взором посмотрела на Мейтланда. Ее растрепанные волосы полыхали вокруг нее ярким светом, как сумасшедшее солнце.
Она прошла, гремя жестянками и кастрюлями и едва разбирая, где что. Мейтланд тревожно смотрел на нее. По ее поведению можно было предположить, что она, возможно, психически ненормальная, и даже сбежала из Бродмуровского института. Может быть, это сама Джейн, а не ее мать лечилась в санатории на фотографии? Слишком ослабший, чтобы защитить себя, он прислушивался, как девушка передвигает косметику по ломберному столу. Шатаясь, она направилась по комнате и рукой смяла плакат на стене, разорвав лицо Мэнсона. Когда она поднесла Мейтланду чашку и приподняла ему голову, он, охваченный лихорадкой, с благодарностью выпил.
Но тут же закашлялся, ловя ртом воздух. В чашке был разбавленный керосин. Мейтланда стошнило Джейн на руки. Давясь спазмами, он растянулся на кровати и попытался оттолкнуть девушку, когда она, шатаясь и смеясь ему в лицо, поднесла к его губам стакан молока.
У нее за спиной в комнату ворвался Проктор. Начищенные лацканы его смокинга сверкали, как зеркало, в слепящем свете. Оттолкнув Джейн, он склонился над Мейтландом и вытер керосин с его лица. Она закричала на бродягу, размахивая заблеванной камуфляжной курткой, а Проктор взял Мейтланда на руки, поднял по лестнице и положил на мокрую полуночную траву.
15. Подкуп
По автостраде, начиная неделю, двигались на восток утренние машины. Роберт Мейтланд сидел, прислонясь к изогнутой крыше бомбоубежища, в котором Проктор устроил себе жилище, и смотрел, как яркий свет солнца играет на полированных поверхностях автомобилей, направлявшихся в центр Лондона. Было начало девятого, и прохладный воздух освежил его после ночной лихорадки. Больную ногу Мейтланд вытянул перед собой. Сустав по-прежнему не двигался, и требовалось хирургическое вмешательство, но глубокие ссадины на бедре начали заживать.
Несмотря на неспособность ходить, Мейтланд чувствовал спокойствие и уверенность. Последние признаки лихорадки прошли. Живот был набит грубым завтраком, который приготовил Проктор – сладкий чай и на удивление вкусная каша из холодной жареной картошки, кусочков жирного мяса и овощного салата. Все это Мейтланд жадно проглотил. Вкус керосина все еще чувствовался во рту и в легких, но его перебивали свежие запахи окружавшего ноги травяного леса.
