— Дарио! Что… Что же делать?!
А в следующее мгновение мужчина упал на пол, и его начало бить в конвульсиях и корежить. Тело тряслось, извивалось… А кровь всё шла…
— Дарио! Дар! — Я прыгнула к нему, перевернула на бок, чтобы он не захлебнулся, и навалилась сверху, сдерживая изо всех сил, чтобы он не причинил сам себе вред. — Тихо… Постарайся не двигаться… Дар!
Когда он, отключившись, затих, и мы оба, и пол были полностью перепачканы алым.
— Боги великие… — в ужасе прошептала я и сползла с него. У меня самой руки тряслись от испуга и непонимания, что произошло. Ведь всё было хорошо. Он был совершенно здоров, сидел, улыбался, слушал меня, и вдруг такой припадок…
Чего мне стоило раздеть его и затащить на кровать, я не стану рассказывать. Когда наконец-то бессознательное тело распласталось на постели, я сама была едва жива. Звать служанку — страшно. Еще решат, что это заразная болезнь, выкинут тогда с постоялого двора. И что нам делать ночью на улице? Единственный выход — скрыть это ото всех. Кровь замыть, перепачканную одежду спрятать и потом постирать. И нужно оттереть лицо и руки. И мои, и Дара.
Этим я и занялась, перепуганная до смерти, ничего не понимающая…
А ведь еще выступать перед публикой. Внутри всё застыло от тревоги, меня слегка потряхивало от нервного возбуждения, но выбора нет, нам нужны деньги. И я пошла…
Сил на улыбки и сказки у меня не было. И я играла и пела. Наверное, никогда еще я так не играла. Отчаяние буквально рвалось из меня с музыкой и песнями… В мою шляпу падали монетки, здоровенные угрюмые мужики, понурившись, слушали и пили вино. Пили и слушали… Служанки едва успевали доносить им новые кувшины с хмельными напитками.
И я решила исполнить сегодня песню, написанную мною давно. Не представляла ее публике ни разу, очень уж она печальная вышла. Я тогда начиталась сказок о русалках, и родился этот текст, который позднее лёг на музыку. Исполнять его перед людьми я сегодня решилась впервые.
Кровью по пальцам стекает обида.
Сердце — осколки. Душа — хрупкий лёд.
Что же ты смотришь так прямо, открыто?
Ты так хотел. Это только — итог.
Ты говорил, что я дева морская…
Пряди волос, словно травы со дна.
Только в фате шла с тобою другая,
Та, что уж мною давно прощена.
Девочка юная, верила в чудо,
Нет в ней вины, она тоже — игра.
Людям всё видно, гудят пересуды,
Рожениц мука всегда тяжела.
Где же, мой милый, твой сын и
наследник?
Няньки и дядьки? А как же отец?
Что же ты смотришь и молишь
прощенья?
Ныне русалка я, жизни конец.
Слёз колких льдинки давно не стекают,
Жемчуга хочешь? Есть целый ларец.
Знал ты, любимый? На солнце сверкают
Слёзы русалок — каменья колец.
Зря ты так просишь забвенья, мой
милый.
Я умерла уже очень давно.
Ты говоришь, я тебя заклеймила?
Нет, светлый лорд, мне уже всё равно.
В водах морских мне живется
привольно
Память? Стирается. Даже и ты.
Жемчугом плакала, мне было больно.
Хочешь? Отдам. А меня отпусти.
В сердце моем уж давно только холод,
Моря бескрайнего черная тишь.
Ты, светлый лорд, уже тоже не молод.
Что же пришел, всё себя ты казнишь?
Полноте, пусто, прошло уж былое.
Любишь? Смешно. Где ты был, мой
любимый,
В годы, когда я жила лишь тобою?
Выбрал принцессу, моложе, красивей…
…Кровью по пальцам стекает обида.
Сердце — осколки. Душа — как в стекле.
Зря, светлый лорд. Тебя море не примет.
…Чиркнул волну длинный хвост в чешуе.
Когда я закончила, то увидела, что в стороне притулилась служанка и, размазывая слезы, всхлипывает, позабыв о работе и посетителях. И тут ко мне подошел немолодой грузный мужчина с гордой посадкой абсолютно седой головы. Он швырнул в мою шляпу полный мешочек монет и глухо велел:
— Уйди, менестрель. Не рви душу! — развернулся и, покачиваясь словно пьяный, хотя я видела его абсолютно трезвые глаза, ушел в дальний угол. Буквально рухнул на скамейку и уронил лицо в ладони.
Откланялась молча, забрала свой головной убор и гитару и с прямой спиной пошла к лестнице. Уходила я в звенящей тишине.
А как только поднялась наверх, бросилась к нашей комнате, чтобы проверить состояние Дара. У него был жар…
Следующие двое суток я не отходила от него ни на минуту. Он горел и не приходил в сознание. Периодически его снова начинало корежить, и он бился в судорогах. И тогда я, навалившись сверху, прижимала его бьющееся тело к тюфяку, чтобы он себе не навредил. Обтирала холодной водой, отпаивала… Дважды открывалось кровотечение. У нас был запас укрепляющего сбора, еще того, что мы покупали у знахарки. И я заваривала его, вливая по каплям сквозь потрескавшиеся от жара сухие губы.
Я сама уже падала от усталости. От тревоги кусок в горло не лез, и ела я, буквально заставляя себя. Понимала, что если и я слягу, то нам обоим конец.
Ни о каких последующих выступлениях перед публикой речь не шла. Во-первых, я боялась оставлять Дарио одного. А во-вторых, тот седовласый господин, выгнавший меня, как оказалось, швырнул мне целое состояние. В отданном им мешочке обнаружилось помимо серебра десять золотых монет. Не знаю, от чего он откупался. Вероятно, от несчастной любви и предательства. Плата за него досталась мне.
Глава 15
В какой-то момент усталость взяла свое и я не выдержала. Вроде сидела на краю кровати Дара, сначала обтирала ему лицо холодной мокрой тряпкой, чтобы унять жар, потом положила компресс на лоб и моргнула. Просто моргнула…
А проснулась как от толчка. Кто-то положил мне руку на плечо.
— Что?! — меня аж подкинуло.
Дарио полулежал в той же позе, как я его устроила, подложив обе подушки под голову и спину, боясь, что опять пойдет кровь и он захлебнется. Как оказалось, сон одержал победу и меня сморило. Я отключилась, упав головой на грудь своего пациента, а пришла в себя от того, что он потревожил меня. Сейчас его глаза были открыты, и он смотрел на меня вполне осмысленно.
— Ты очнулся! Слава богам! Как ты? Что-то болит? Как горло?
Мужчина неопределенно дернул плечом, продолжая так же внимательно смотреть на меня. От него исходила волна настороженности, даже опасения. Только я не очень понимала причину.
