Итак, собор пошел навстречу воле государевой: будем сражаться!
Вот только ход собора омрачили два неудобных обстоятельства. Во-первых, отсутствовал митрополит, который оставил кафедру, сославшись на немощь. Пустующее митрополичье место немо свидетельствовало: нет мира между царем и Церковью. Во-вторых, при завершении собора три сотни дворян приступили к монарху с просьбой отменить опричнину. Их коллективная челобитная гласила: «Не достоит сему быти».
Как чувствовал себя тогда Иван Васильевич? Он добился всего, чего хотел внутри страны. Русский мир подтвердил согласие с волей царя. Оставалось нанести удар внешнему неприятелю, да и разгрызть крепкий ливонский орех. А тут — такая неожиданность! Массовое выступление — нет, не посадских людей, которые буйством своим привели его в ужас два десятилетия назад, в 1547 м, — а самих дворян, кои составляли основу военной силы нашей. Это всё профессионалы войны. Всё вооруженные воины. И если они не пошли на заговор и мятеж, так это большое везение… Надо полагать, земля дрогнула перед глазами Ивана Васильевича. Царь-актер наилучшим образом «отыграл» Земский собор, добился вроде бы успеха… Публика рукоплещет? Всё шло превосходно, как вдруг… самая сильная и опасная часть этой самой публики заявила, что ей не по нраву суть игры.
О событиях тех дней известно крайне мало. Зачинщиков тогда арестовали.
Царь пришел в ярость, велел схватить зачинщиков и казнить их. Голов лишились трое лидеров антиопричной оппозиции: князь В. Ф. Рыбин-Пронский, И. М. Карамышев и К. С. Бундов. Возможно, вместе с ними предали смерти и других «активистов» из числа челобитчиков, но тут свидетельства источников менее надежны. Неоспорима казнь всего нескольких лидеров оппозиции. Кое-кто из ближайших сторонников казненной троицы отведал палок, остальных держали под замком несколько дней, а потом отпустили.
Возможно, последствия для них были бы гораздо более тяжкими, но надо полагать, от горших бед челобитчиков спасло появление в Москве митрополичьего преемника. Им стал Филипп
, игумен Соловецкой обители. Считанные недели отделяют его восхождение на митрополичью степень от выступления противников опричнины на соборе. Филипп, один из величайших русских святых, прошел долгую монашескую школу в краях суровых и скудных всем, кроме разве только иноческого благочестия. Он никогда не жаловал опричнину и при восшествии на митрополичью кафедру резко высказался против нее. Игумен соловецкий потребовал от царя «…чтоб царь и великий князь отставил опришнину. А не отставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитех быти невозможно. А хоши его и поставят в митрополиты, и ему за тем митрополья оставити; и соединил бы воедино, как преже того было. И царю и великому князю со архиепископы и епископы в том было слово, и архиепископы и епископы царю и великому князю били челом о его царьском гневу. И царь и великий князь гнев свой отложил, а игумену Филиппу велел молвити свое слово архиепископом и епископом, чтобы игумен Филипп то отложил, а в опришнину и в царьской домовой обиход не вступался, а на митрополью бы ставился. А по поставленье бы, что царь и великий князь опришнины не отставил и в домовой ему царьской обиход вступатися не велел, и за то бы игумен Филипп митропольи не отставиливал, а советовал бы с царем и великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцем его великим князем Васильем и с дедом его великим князем Иваном».
Это значит: царь гневался, но вынужден был пойти на уступки. Филипп стал митрополитом, обещал не заниматься опричными делами и монаршим домашним обиходом. Но взамен он получил от государя обещание «советовать… как прежние митрополиты советовали». Иначе говоря, глава Русской церкви опять мог входить к монарху с «печалованием» об опальных, с советом простить их и помиловать. И на первый раз, думается, он посоветовал отнестись к челобитчикам с мягкостью. Тем не менее их вожди все-таки лишились жизни. Остальные же, всего вероятнее, обязаны ее сохранением отважному митрополиту.
Итак, над опричниною грянул первый гром.
Какое уж тут наступление в Ливонии, когда Москва превратилась в зыбкую почву…
Ежегодно в русской столице составлялись списки воевод, отправляемых для службы в полки, гарнизоны и на строительство крепостей. Осенью 1565 года возник первый подобный список военачальников из опричнины. А после того на протяжении двух лет — никаких известий о боевой работе опричных командиров. Ни звука, ни знака. Очевидно, все они требовались в столице — во избежание, так сказать. Особенно после тревожного лета 1566-го.
Однако до поры до времени большой террор не начинался.
Он вообще длился недолго, весь уместившись в период с рубежа 1567–1568 годов до весны 1571 года. Около трех лет. Но размах его превысил всякое вероятие.
Когда наступит час тёмный и полетят головы во множестве с плахи, вся жизнь России круто переменится. Позднее современник главных событий грозненской эпохи напишет: «…всю державу своея, яко секирою, наполы некако разсече. Сим смяте люди вся…»
Так вот, занавес над краткой и жуткой эрой репрессий поднимется в тот момент, когда царь совершенно уверится в успокоении общества.
Он и не чаял новой угрозы. Недовольство, допустим, присутствовало — интересы слишком многих людей задела опричнина. Но царь, как видно, считал, что подданные его достаточно привыкли к новому укладу, и теперь накопленную силу можно использовать для удара по внешнему врагу.
Буря
Осенью 1567 года большая русская армия сконцентрировалась, чтобы окончательного разгромить польско-литовские силы на Ливонском театре военных действий. Возглавил ее сам государь Иван Васильевич. Цвет опричнины участвовал в кампании наряду с полками земцев. Войска собрались в районе Ршанского яма и должны были повести наступление на Ригу.
Государь Иван Васильевич полон был добрых надежд. Ему казалось, быть может, что в великой войне осталось сделать последнее усилие. Что благое предприятие, связанное с усмирением еретиков и присоединением новых земель к православному царству, вот-вот принесет плоды.
Но… слишком зыбкой сделалась почва под ногами царя. Там, где он чаял получить от опричнины твердость и силу, пришли вместо них шатание и разброд.
К тому времени возобновились разговоры о возможности «сменить» монарха, благо князь Владимир Андреевич Старицкий, потомок старинных московских государей по прямой линии, жив и здоров. Иностранные источники сообщают о том, что русская знать заключила соглашение («contract») с поляками против своего государя. Трудно судить, сложился ли на самом деле аристократический заговор. Однако дипломатические документы того времени донесли до наших дней сведения, позволяющие утвердительно говорить о каких-то переговорах с неприятелем. Поляки предлагали князьям И. Д. Бельскому, И. Ф. Мстиславскому, М. И. Воротынскому и боярину И. П. Федорову перейти на их сторону, причем в некоторых случаях речь шла об отторжении русских земель и совместных боевых действиях. Что это было? Масштабный военно-политический проект? Или характерная для того времени игра с фальшивыми письмами? Поляки поставили на беспроигрышный вариант: либо удастся «подставить» лучших воевод Ивана IV (а все четверо по странному «совпадению» имели талант тактического или организационного характера), либо кто-то из них (хотя бы один!) согласится с предложенными условиями и сыграет роль суперагента в стане московского государя. Царь, в распоряжение которого эти послания попали
, игру противника раскусил. От имени адресатов он отправляет ответные письма, осыпая врага колкими насмешками. Например, послание псевдо-Федорова королю Сигизмунду II Августу содержало следующие слова: «…Я уже человек немолодой, и недолго проживу, предав государя своего и учинив лихо над собственной душой. Ходить вместе с твоими войсками в походы я не смогу, а в спальню твою с курвами ходить — ноги не служат, да и скоморошеством потешать не учен. Так что мне в твоем государском хотении?»
Для Ивана Грозного совокупность этих «кусательных» посланий составляет прежде всего выигрышную «сцену»: монолог центрального персонажа о гнусности злодеев, ему противостоящих…
