Отношение красных
Несмотря на значение, которое имели для них бывшие офицеры, невозможно обнаружить со стороны большевистской власти какое-либо чувство благодарности используемым специалистам (достаточно вспомнить расстрел выведшего им Балтийский флот из Гельсингфорса адм. Щастного). Они относились к бывшим офицерам не лучше, чем тогда, когда те еще не были «бывшими», и никогда им не доверяли — даже тем, кто первыми и добровольно пошел к ним на службу (если это не были члены партии). Несмотря на успокаивающие заявления о том, что каждый офицер, служащий в Красной Армии, «имеет право на почет и уважение трудящихся и Советской власти», бывшие офицеры работали под постоянным страхом расправы. «Трагичность моего положения, — писал Бонч-Бруевич, — усугублялась тем, что у оперативного кормила армии стояли либо военные недоучки, не имевшие боевой практики, либо знающие, но утратившие с перепугу свой профессиональный разум и волю военные специалисты. Обе эти категории военных или просто не работали, или больше заботились о согласовании своих решений с теми или иными политическими деятелями, не понимавшими требований военного дела и не раз заявлявшими в разговорах с нами, что военное искусство — буржуазный предрассудок»
[1160]. Политиканствующие демагоги из Реввоенсовета постоянно разъезжали по фронтам, отдавая не согласованные ни с командованием, ни друг с другом нелепейшие приказания, а когда их деятельность приводила к военным катастрофам, сваливали вину на бывших офицеров. Не только командующие армиями и фронтами, но и Главком мог быть без всяких объяснений арестован прибывшим из Москвы комиссаром. Любой мог указать на них как на «контрреволюционера», после чего следовал арест, часто избиения и расстрел. В 1918 г. присылаемые из центра командиры из бывших офицеров на местах часто арестовывались местными совдепами, ЧК и т. д., а во главе частей ставились выборные командиры. Бывшие офицеры были поставлены фактически вне закона и уничтожались по первому поводу, благо мобилизованных было достаточно. Отношение в бывшим офицерам на самом высшем уровне достаточно хорошо иллюстрирует следующая записка Ленина Бонч-Бруевичу: «Предлагаю назначить трех ответственных сотрудников для срочного выполнения всего затребованного для Архангельского фронта и указать трех бывших генералов, которые будут расстреляны, если задание не будет выполнено». Служившие красным офицеры понукались угрозами расправы над себе подобными.
Очень часто лишь случай (срочная необходимость в комсоставе, настроение местного руководства и т. д.) решал — попасть ли офицеру под расстрел — или на службу. Офицеры, числящиеся в списках заложников, при острой нужде в кадрах оказывались иногда в списках мобилизуемых в Красную Армию, и наоборот — из списков мобилизуемых при изменении обстановки офицеры с тем же успехом перекочевывали в списки заложников и расстреливались. В докладе ЦК Российского КрасногоКреста приводится и такой, например, характерный случай. В киевский концлагерь после взятия Кременчуга 31 июля 1919 г. было привезено 17 взятых на улицах офицеров. За что их взяли — ни один из них не знал. Им говорили: «Вы заложники, потому что вы враги советской власти». Через четыре дня без всяких допросов их определили к растрелу. Однако появилась какая-то комиссия, и на следующий день им было объявлено, что они будут отправлены в Москву для занятия командных должностей. Их увезли, но судьба их осталась неизвестной
[1161].
Тем более трудно было ожидать благожелательного отношения красноармейцев, в значительной части бывших солдат, еще по большевистской агитации на фронте привыкших ненавидеть «золотопогонников». В лучшем случае поэтому бывшие офицеры ощущали молчаливую враждебность и настороженность со стороны подчиненных. Случаи убийств были иногда настолько часты, что грозили оставить части без комсостава. На Северном фронте после того, как несколько бывших офицеров были убиты в бою своими же солдатами, пришлось всех бывших офицеров отправить в тыл, в район Великого Устюга. Столь же неприязненным было и отношение и «коллег» — красных командиров-выдвиженцев. Буденный вспоминал, что когда командующим Южным фронтом был назначен полковник Егоров, то, узнав, что, по слухам в Царицын приехал «генерал» и привез с собой «десятки офицеров», многие командиры из низов помчались туда посмотреть, «нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова»
[1162]. Так что выгодав отчасти в смысле материальных условий и дальнейшего существования, офицеры, пошедшие на службу большевикам, оказались в тяжелейшем морально-нравственном положении, их жизнь или выгоды были куплены ценой бесконечных унижений и обид. Люди их круга, бывшие боевые товарищи, презирали их как предателей, а те, кому они служили, не доверяли им, всячески унижая и даже иногда натравливая в случае неудач солдатские массы.
Отношение к офицерам отражала и большевистская печать. Характерна статья под названием «Революция и офицерство»
[1163], направленная против привлечения бывших офицеров: «Старое офицерство, вышедшее из Среды дворян, буржуазии и буржуазной интеллигенции — групп, несмотря на свою различную социальную природу, одинаково враждебных Советской республике — не пожелало служить рабочим и крестьянам. Почти поголовно оно передалось врагу… Эти же офицеры вступили с целью предательства в ряды советских войск в качестве инструкторов и военных специалистов, сплошь и рядом перебегают. Каждый день подтверждает, как опасно рабочему классу поручать командные места в своей рабочей армии выходцам из враждебных ему классов. Офицерские места в нашей армии должны быть замещены представителями класса — хозяина в нашем социалистическом государстве, выходцами из пролетариата». Автор пытается провести параллель с Французской революцией, перечисляя генералов-«выходцев из народа» (и по невежеству не зная, что половина перечисленных — дворяне и офицеры). В статье Берзина «Красное пролетарское офицерство» говорится, что хотя Наркомат по военным делам призвал много бывших офицеров, но это мера временная, и эти офицеры ограничены в своих правах, «Бывшие офицеры — не наши люди, они не вышли из пролетарской среды. Насколько богат пролетариат своими идейными вождями, настолько он беден своими руководителями и знатоками военного дела»
[1164]. Там же пятью днями ранее была помещена большая статья самого Троцкого «Офицерский вопрос», где он, более всех по обязанности ратовавший за их привлечение, отзывается, тем не менее, о них крайне враждебно: «Офицерство царской армии руководило гражданской войной против рабочих и крестьян (имеется в виду пресечение беспорядков до революции — С. В.), поэтому не может говорить, что оно не хочет идти в Красную Армию, т. к. желает стоять вне политики, а война против Краснова и чехов не является будто бы войной против внешнего врага». Офицерство он делит на пять групп: 1) «нечисть», перекрасившаяся в большевиков, которую надо искоренять, 2) более или менее «понявшие смысл революции» и работающие не за страх, а за совесть — «пока немногочисленная», 3) «службисты», служащие по принципу «что ни поп, то батька», 4) прямые враги (подлежащие истреблению), 5) (самая многочисленная) — «трусливые враги», представляющие резерв контрреволюции — «в области чехословацкого мятежа переходят на действительную службу, где Советская власть крепка — судачат и создают атмосферу враждебности вокруг офицеров, преданных Советской власти». Вывод делается такой: «Офицеры, получившие образование за счет народа, те, которые служили Николаю Романову, могут и будут служить, когда им прикажет рабочий класс. Это вовсе не значит, что государственная власть всем им вручит командные должности. Нет, командовать будут те, которые на деле докажут свою готовность повиноваться рабочей и крестьянской власти. На остальных будут только возложены обязанности — без каких бы то ни было командных прав. Советская власть считает, что настал момент подчинить суровой дисциплине саботирующее и фрондирующее офицерство»
[1165]. В конце 1918 г., заявляя, что «офицеры хотят вырваться к нам с Украины, но боятся репрессий», он соглашался принять «тех бывших офицеров, кот сами явятся к нам с повинной головой и заявят о своей готовности служить на том посту, который им будет указан»
[1166]. Но, пожалуй, наиболее откровенно отношение к служащим в Красной Армии бывшим офицерам было выражено в статье некоего Н. Кузьмина: «Мы говорим генералам и офицерам, пришедшим к нам на службу: «Гарантировать вам, что вас не расстреляют по ошибке красноармейцы, мы не можем, но гарантировать вам, что мы вас расстреляем, когда вы начнете изменять, мы можем и даже обещаем»
[1167]. Пафос статей большевистской печати сводился к трем основным положениям: 1) все офицеры происходят из «эксплуататорских классов» и являются врагами рабоче-крестьянской власти, 2) привлекать их поэтому не надо, а если и привлекать, то держать «на цепи» и в бесправии (по типу упряжных собак, которых съедают, когда в них отпадает необходимость), 3) офицер виноват уже тем, что он офицер, и может искупить этот «первородный грех» (да и то не до конца), только полностью отдавшись в распоряжение новой власти без каких-либо притязаний. Очень редко к концу войны «в порядке дискуссии» появлялись статьи с требованием единоначалия в армии
[1168].
